Книги

Хроники Арции

Книга вторая, “Несравненное Право”

книга Рене

ПРОЛОГ

-          Зачем вы, двое, тщитесь продлить агонию? Этот мир слишком несовершенен. Он должен погибнуть, чтобы  с ним исчезла и  вся, пропитавшая его скверна. То, что достойно спасения будет спасено и без вашего вмешательства… 

-          Ты вопрошаешь, но не ждешь ответа. Он тебе не нужен.  Тот, кто присвоил себя  право судить, зная лишь свою правду,  не способен понимать.

-          Постой, брат! Ты собрался  «спасать» Тарру, Странник? Что ж, жди своего часа, если он наступит. Смотри, как множатся преступления и страдания, предвосхищая  Твое явление на развалинах, когда уже нечего защищать и можно покинуть пожарище, подобрав тех, кто готов вцепиться в полы твоей хламиды, отряхнув с ног пепел сгоревшего дома. Что ж, спасай их, они достойны  Тебя, но предоставь  тем, кто по доброй воле идет в огонь, пытаясь вызволить обреченных, делать свое  дело.

-          А ты многословнее своего мудрого брата. Но достойно ли поступаешь ты, обрекая  своих избранников на вечные муки?

-          Обрекаешь ты, ибо твое спасение немногим лучше небытия. А я лишь указываю дорогу тем, кто способен по ней пройти, но они вольны идти вперед,  свернуть в сторону, или же остаться на обочине и ждать Тебя.

-          Или вообще ничего и никого не ждать… Пойдем, брат, этот разговор не имеет смысла.   

Часть первая. Песня Лебедя.

Я знаю свое лицо,

Сегодня оно жестоко.

М.Цветаева

Глава 1

2228 год от В.И.[1]

Полдень  21 дня месяца Зеркала[2]

Пантана. Убежище

 Ветерок раскачивал верхние тонкие ветви, сквозь которые виднелись  высокие перистые облака. Неистовое осеннее солнце давно уже растопило утренний иней  и щедро изливало свет на золотую осеннюю Пантану. В 2228 год от Великого Исхода зима не торопилась. Даже самые осторожные из Перворожденных были уверены, что Луна успеет умереть и вновь вступить в пору расцвета, прежде чем северные   тучи затянут небо и зарядят изматывающие ледяные  дожди, которые постепенно перерастут в снежные бури.

Тем, кто нынче утром ушел в Последние горы, такая осень дарила надежду.

   Эмзар Снежное Крыло вторую ору кряду стоял у доходящего до самого пола окна и смотрел на серебристые стволы  с черными разводами,  просвечивающие сквозь изрядно поредевшую медную листву. Местоблюститель Лебединого Трона чувствовал себя отвратительно. Слишком давно в Убежище не случалось ничего, нарушавшего монотонное существование последних эльфов Тарры.  Казалось, они будут вечно жить среди стройных высоких деревьев, отгородившись от смертных и отринутые  богами, но нависшая над миром грозовая туча  положила конец этому растительному существованию. Эльфы должны либо погибнуть, пусть чуть позже остальных, либо принять бой вместе с другими обитателями этих земель.

Сам Эмзар не колебался - клан Лебедя будет драться. Принца смущало другое - не сомневаясь в том, что прав  в большом, он не был уверен, что не ошибся в частном.  Преступившие  решили отправиться на поиски места Силы, о котором рассказал тот, кого люди по недомыслию называют Проклятым. Вместе с магами-людьми ушел и племянник Эмзара, избранный то ли судьбой, то  ли самим Проклятым хранителем Черного Кольца, талисмана,  проникнуть в суть которого не сумели ни Эмзар, ни Преступившие, ни уцелевшие эльфийские маги. Снежное Крыло не мог с твердостью сказать, стоило ли затэвать поход в канун зимы, которая по всем признакам должна стать страшной; и  имел ли он, Эмзар,  право отпускать  Рамиэрля, единственного из клана, хорошо знавшего внешний мир. Или - поправился про себя  не терпевший неточностей предводитель Лебедей - знавший его лучше отца и его самого.

Как бы то ни было, не прошло и лунной кварты [3] с той ночи, когда племянник и его   светловолосая спутница объявились в Убежище.  Объявились, нарушив казавшийся незыблемым обычай – тайна превыше всего, а потому никакой Запрещенной  магии. По закону пришельцы, оставив коней,  должны были оставаться на границе топей, пока их не заметят наблюдатели и не пошлют за ними трясинника. Но Рамиэрль не счел возможным ждать. Он и Герика перешли  болото с помощью магии  и, обойдя стражу, постучались в Серую Дверь Лебединого чертога. С той ночи Эмзар не спал… Нет, он, разумеется, и раньше знал, что рано или поздно случится нечто, что положит конец их монотонному житью, а события последнего лета свидетельствовали, что ждать остается недолго. Большой мир властно призывал добровольных изгнанников. 

Местоблюститель видел, что никому не избежать надвигающейся бури, иногда ему казалось, что он  ждет ее, но,  взглянув в серые глаза той, что  была Эстель Оскора[4] ,  Эмзар понял, что  боится и, как перепуганный ребенок, хочет, чтобы прихотливая судьба направила стопы этой женщины? колдуньи?  стихии? в другую сторону.

Увы! То, что  произошло изменить нельзя, и Снежное Крыло вежливо приветствовал ту, кто должна стать Погибелью либо Спасением Тарры. Если, разумеется, Пророчество  не есть вселенский обман. Эмзар зябко передернул плечами, странно, до чего Знание обостряет  эмоции - не скажи ему Рамиэрль, КТО его спутница, он увидел бы в ней просто женщину из рода людей. Да, странную, удивительную в своей откровенности и в равнодушии к себе (когда-то и он встретил такую, но об этом лучше не вспоминать!),  но  всего лишь женщину. Зная же, кто такая Герикэ, он невольно выискивал следы  дикой, неимоверно чужой силы,  выискивал и не находил. Или все же находил, иначе откуда это ощущение тяжести, накатывавшее на него, как волны? Хотя, возможно, все это лишь фантазии, порожденные тревогой и излишним знанием, ведь  Эстель Оскора пока ничем  не проявила своей  чудовищной сути. Все, кто не знал правды о тарскийке, ничего сверхъестественного в ней не замечали. И все же Эмзар не находил себе места…         

Тонкий, серебристый звон на грани слышимости отвлек местоблюстителя  от раздумий – сработало защитное заклятие, предупреждая, что кто-то хочет войти в Лебединый Чертог. Этот звон  – еще одно нововведение, вернее говоря, хорошо забытый старый обычай. С той поры, когда остатки клана Лебедя, покинув свои земли,    укрылись в непроходимых топях, бежав то ли от смертных, то ли от бывших родичей, а, скорее всего, от самих себя,  дворцовый этикет и дворцовые интриги утратили всякий смысл.  После Исхода и Войн Монстров «Лебедей» осталось  так мало, что власть переставала быть властью, жить по-прежнему стало нельзя; и потомки эльфийских государей перестали выставлять охрану, запирать двери и сплетать хитроумные заклятия, защищая свою жизнь от жаждущих воссесть на Лебединый трон  родичей.  Лишь после представления, устроенного летом в Зале Первых Фиалок его собственной племянницей, Эмзар вспомнил о том, что и в собственном доме следует быть осторожным.

Теперь несколько молодых воинов из домов Ивы и Ириса, сменяя друг друга, охраняли вход в покои принца, но то, что это было лишь дополнением к мощной защитной магии, пущенной в ход  после тысячелетнего перерыва, не знал никто.

Эмзар грациозно отвернулся от окна и, скрестив унизанные кольцами руки на груди, стал  ждать. Вскоре дежуривший в этот день Элэар из дома Ивы, отдернул серебристо-алый струящийся занавес, отделявший Рассветную Приемную от Зала Огненных Настурций      и, слегка поклонившись, возвестил о приходе Главы Дома Розы. По лицу Эмзара скользнуло подобие улыбки – брат был одним из немногих, с кем местоблюститель чувствовал себя спокойно, и чье мнение для него что-то значило.

            Астен, вопреки своему обыкновению одетый весьма тщательно, почти щеголевато,  не скрывал ни своей тревоги, ни своей усталости. Братья по эльфийским меркам были совсем несхожи. Народ, у которого совершенство  черт лица и фигуры считается естественным,  очень внимателен к мелочам. Это в глазах смертных, оказавшихся среди Перворожденных,  те рознятся лишь цветом волос и глаз да драгоценными одеяниями. Сами же дети Звезд подмечают малейшие отличия, поэтому мечтатель Астен со своими золотыми волосами и ярко синими глазами и темноволосый голубоглазый Эмзар, славящийся  сдержанностью и ироничностью, почитались несхожими, как вечер  и утро. Старший был вождем и воином, младший – поэтом. Братья  всегда ладили, но лишь недавно старший обнаружил в младшем не  только  немалую  магическую силу, но и тихое, спокойное упрямство и целеустремленность, столь характерные для мужчин Дома Розы.  В             наступающие смутные времена поддержка Астена стала Эмзару необходима, как воздух.

            Кленовая  Ветвь легко коснулся плеча правителя и опустился в  затканное листьями мать-мачехи серебристо-зеленое кресло у изящного невысокого столика. Эмзар остался стоять, для этих двоих этикет не играл никакой роли, 

-          Я проводил их через Северные Топи, - мелодичный голос Астена прозвучал устало, -  они собираются пройти за два месяца всю Северную Арцию и нагнать Уанна…

-          Это возможно, если, конечно, им повезет, - задумчиво проговорил Эмзар, - но все-таки…

-          Все-таки ты не уверен, что это вообще  нужно? Я тоже, - Астен провел  по лицу рукой, словно снимая невидимую паутину, - все спорю и спорю сам с собой… Что-то говорит мне, что нечего им там делать. И потом мы взяли на себя слишком большую ответственность.

-          Эстель Оскора?

-          Да! До сих пор не понимаю, что же  она такое. И, самое печальное, она сама не понимает. В ней должна быть Сила,а я этой Силы не чувствую.  Но все сходится именно на ней - Всадники, которых она разбудила, Пророчество, этот ее чудовищный ребенок, которого пришлось…

-          Чем меньше мы будем говорить об этом, тем лучше!

-          Вот как? – Астен приподнял бровь, - ты не доверяешь собственным заклятиям?

-          А ты  не чувствуешь, как здесь растет тревога? Все  Дома владеют высокой магией, и я не уверен, что никто не пустит ее в ход… Хорошо хоть, мы с тобой принадлежим именно к Дому Розы.

-          Эанке? Я тоже думаю, что дочь Нанниэли что-то замышляет. Она, кстати, ненавидит Герику, возненавидела с первого взгляда…

-          Ну, этого стоило ожидать, - Эмзар, наконец, решил присесть, - смертная женщина в Убежище!  Если тарскийка и есть легендарная Эстель Оскора, то она становится центральной фигурой пьесы, а Эа всегда отводила эту роль себе. Она не может не чувствовать значимости нашей гости, хоть и не знает всей правды.  А что ты сам?  Рамиэрль поручил Герикэ  тебе, а ты, как я понимаю, не имел ничего против.

-          Ну, после того, как ты убедил меня жениться на Нанниэли, и, тем более после того, как я породил такую дочь, мне бояться не пристало никого и ничего. Эстель Оскора, - Астен неожиданно лихо улыбнулся, - так Эстель Оскора! Как оказалось, мне нравятся опасности…  А Геро, что ж, я пока мало могу о ней сказать…  Зла в ней я не вижу, правда, и Света, или, как говорят люди, Добра,  тоже не ощущается. Она что-то пытается понять или вспомнить, но, кажется, сама не знает, что именно.

-          Она нравится тебе?

-          Пожалуй, да…  И потом,  она моя Эфло д’огэр[5]

-          Что?, - Эмзар непроизвольно вздрогнул, - ты понимаешь, что говоришь?!

-          Вполне. В нашей семье всегда чуяли такие вещи. Потому-то я и молчал, когда решалось, идти ли ей  в Корбут с Рамиэрлем.  Я был не в праве вмешиваться.

-          Проклятье, - Эмзар  с силой стиснул резной подлокотник, - я так хотел, чтоб она ушла, и, вместе с тем,  выпускать ее из рук  опасно.

-          Вернее, отдать в руки Примеро с его амбициями.  Успокойся, - Астен с неподдельным участием взглянул в лицо брату, – в конце концов, избежать встречи с Судьбой еще никому не удавалось,  другое дело,  что исход рандеву зависит и от нас тоже.

2228 год от В.И.

Полдень  21 дня месяца Зеркала

Вольное село Белый Мост

Уже четвертый день кряду Фронтеру полосовали дожди. Серые тучи затянули небо на несколько диа вокруг. Жирная, плодородная почва размокла, превратившись в отвратительное чмокающее под ногами месиво, воздух был пропитан влагой так, что даже постели в домах за  день становились влажными. В это время года день не намного отличался от ночи, а утро от вечера, и если женщины еще пытались делать какую-то работу – ходили за скотиной, пряли,  готовили, то мужчины предпочитали пережидать ненастье в уютной общей зале «Белой мальвы». Там,  за стопкой  царки или кружкой подогретого вина, можно было до ночи обсуждать деревенские новости  и слухи, передаваемые проезжими либо же вернувшимися откуда-то сельчанами.

       Красотка Гвенда,  единолично заправляющая «Мальвой»  после смерти своего  слишком уж любившего покушать и выпить  мужа позднюю осень любила. Ей нравилось, что у нее собирается почти весь Белый Мост, что никто никуда не спешит, а все ведут неспешные беседы, отдавая должное ее стряпне и, особенно,  знаменитой царке, но в этом году Красотке было тревожно.

            Да и что могло быть хорошего, если по коронному тракту, у которого  и вырос Белый Мост,  ездят меньше, чем по проселку?! Ни купцов с товарами, ни весельчаков-либров[6], ни местных, собравшихся в гости к таянским родственником, ни таянцев, навещавших своих во Фронтере…   Проклятущий Михай никого из Таяны не выпускал, а дураков, готовых лезть к Проклятому в зубы ради смутных таянских барышей,  не находилась. Фронтера внезапно оказалась медвежьим углом, краем света, причем опасным краем. Про то, что творится за речкой Каючкой, говорили всякое и, как правило, шепотом. Хорошо хоть непролазные Кабаньи топи, начинающиеся в половине диа пути, надежно прикрывали село от взбесившегося соседа, зато на тракт Гвенда теперь посматривала с опаской.  

            Известно, что кошки, твари не способные любить кого-то кроме самих себя,  чуют землетрясения и заранее покидают опасное место. Кое-кто пошел  еще дальше и утверждает, что трактирщики загодя чуют войны и всяческие безобразия и надежно прячут свои богатства. Как бы то ни было, но Гвенда приняла кое-какие  меры. Друг и покровитель Красотки  Рыгор Зимный, войт[7] Белого Моста,  то ворча, то посмеиваясь, помогал по ночам своей подружке перетаскивать в Ласковую Пущу бочонки с царкой и вином, мешки с солью,  сундуки со всяческим добром. Вещи побольше да подешевле Гвенда припрятала во дворе, оставив в доме  только самое необходимое, а в придачу  заставила Рыгора проделать потайной ход из дома в огород да сделать в заборе два тайных лаза. Последние предосторожности войт  полностью одобрял,  но дело тут было не  в каких-то там выдуманных Гвендой врагах, а в ныне здравствующей войтихе, не оставляющей попыток поймать   благоверного на горячем.

            Впрочем, этим дождливым днем Рыгор открыто заявился к  коханке[8] через общий вход и законно занял  – войт как-никак - самое лучшее место. Гвенда со своей всегдашней полуулыбочкой, от которой  мужское население Белого Моста с четырнадцати до семидесяти годов бросало то в жар, то в холод,  принесла блюдо с холодной свининой, замоченные перцы, утренний хлеб и, разумеется, баклагу с царкой. Рыгор с достоинством принял  вожделенный сосуд, нацедил себе в малую баклажку и приготовился наслаждаться, однако чарка остановилась не омочив густых медно-коричневых усов. Дверь «Мальвы» со скрипом растворилась, и на пороге предстала странная оборванная фигура.

            Мужчина, (а это был мужчина), был мокрым с головы до ног, что, в общем-то, было неудивительно, так как на улице хлестало как из ведра. Странным было другое - человек этого, кажется, не замечал. Он, глупо помаргивая,  стоял на пороге,  забыв закрыть за собой дверь. Сидящие в комнате люди с удивлением таращились на пришельца, но, почему-то молчали.

Говорят,  поганые вести метят того, кто их принес. Сельчане не хотели слышать ничего дурного и потому ни о чем не спрашивали. Наступила тишина, которой «Мальва» еще не знала, даже стало слышно, как штурмует заклеенное на зиму окно не уснувшая по недомыслию муха.

            Наконец кто-то  неуверенным голосом пискнул: «Антось!»

Это, действительно, был  Антось Моравик из  Укропных Выселок, небольшой деревеньки с самой таянской границы. В Мост Антось иногда наведывался – привозил мед и соты, выпивал чарку-другую в «Мальве» и возвращался назад. Своим он не был, но и чужим его не считали. Впрочем, признать в этом взлохмаченном мокром человеке веселого, добродушного Антося было нелегко.

            Рыгор вздохнул, понимая, что, как войт  должен взять все в свои руки и шагнул вперед.

-          Входи, Антосю! Чего ж на пороге маяться?

Тот вошел. Как-то боком, затравленно озираясь.

-          Что трапылося[9]?

Антось брякнулся на лавку, залпом осушив  большую чарку лучшей гвендиной царки. Не закусывая, налил  еще одну, выпил половину и выдохнул:

- Никого нема!

      Все переглянулись. Слова казались более чем странными. Как это никого нет? Где?!

      Антось допил свою чарку и пояснил:

- В Укропках нема. Все кудысь подевалися. И малые и взрослые… Никого.

      Мало-помалу Рыгор вытянул из бедняги, что тот,  несмотря на дождь, отправился в пущу проверить капканы  - вдруг какая дичина попадется. Так ли уж ему зайчатина понадобилось, или же невмоготу стало сидеть в хате с женой, славящейся сварливостью на всю Фронтеру, но Антось сбежал в лес, который знал и любил. Проблуждав до темноты, охотник не смог найти дорогу домой, чего с ним не разу не случалось,  и заночевал в лесу, ему посчастливилось встретить дерево с огромным дуплом, где он благополучно проспал всю ночь. Утром сразу же набрел на нужную тропку, и поспешил домой, на ходу сочиняя, что соврать хозяйке, так как правдивому рассказу она бы не в жизнь не поверила.  Врать, однако, не пришлось -  дом оказался пустым. Как и вся деревушка. Добрых две сотни человек пропало, не заперев дверей, не забрав с собой ничего.

Если там и были какие-то следы, то словно бы сошедший  с ума дождь все смыл. Ничего не пропало, разве что разом издохли все собаки. Не были убиты, а именно издохли, словно-будто потравили.

Бедный Антось,  ничего не соображая, и даже не затворив дверей  осиротевшей хаты, бросился пешком к ближайшим соседям – на хутор Выстрычку, что лежал в полутора весах от Укропок. Там было то же самое! Неизвестно, чтоб стал делать сходящий с ума от ужаса и недоумения Антось, но на счастье ему попалась чья-то отвязавшаяся лошадь, на которую он  взобрался, и потрусил в Белый Мост,  безумно боясь, что и здесь  никого не обнаружит. Рассказав все это, гость выпил еще одну чарку и. ткнувшись лицом в надраенный дубовый стол, громко захрапел.

-          Нехай спит – решил войт, - ну  что хто думает?

Думали по-разному, но ничего хорошего. Самым простым было предположение,  что Антось повредился в уме или перепил, и ему все померещилось. Самым поганым, что все дело в таянской границе. Как бы то ни было, нужно было что-то делать, и Рыгор решил съездить и посмотреть. Если Антось прав, остается одно – послать людей к бару Кузергу – пусть выводит к Каючке дружину -даром что ли этих бездельников кормит вся округа?! А затем   в город к коронному судье, пусть решает, кого тут звать: клирика али стражника.

Про третье свое решение отправить кого-то тайком в Эланд,  как советовал либр Роман, буде случится что-то необычное или гадкое, Рыгор не сказал. Не время нынче говорить обо всем. И еще подумал, что его Гвенда не только баба, каких больше нет, но и умница к тому же…    

 Эстель Оскора

Я который раз  любовалась своим отражением в роскошном зеркале. Отражение было куда менее роскошным, но меня оно устраивало, так как напоминало, что я – это все-таки я.

Конечно, среди эльфов я выглядела не боле уместно, чем лошадь на крыше. За  немногие дни, проведенные среди народа Романа, я познала истинную красоту и, вместе с тем,  уразумела, что все совершенное неизбежно вызывает жалость. Эльфы были прекрасны, но в них ощущалось что-то обреченное, исчезающее, изломанное... Я так и не поняла, нравятся ли мне эти создания, для этого я слишком мало прожила здесь, и слишком очарованы были  мои глаза, чтобы я могла еще и думать.

Мне бы уйти с Романом и его странноватыми спутниками, одни из которых мне  нравились, а другие во главе с коротышкой Примеро, вызывали прямо-таки отвращение. Но меня не взяли. Или, вернее,  не отпустили. И теперь  мне предстояло переживать зиму среди болотных огоньков и иллюзий. Те, кто оставался в Убежище, жили в другом измерении, они не видели, не знали, не желали понимать того, что творится за границами их дивного острова. А я, я  не могла не думать о том, что оставила за спиной, не могла не думать о том, что же я такое... Эстель Оскора? Возможно. Кто бы еще объяснил мне, что из этого следует.

Я отвернулась от зеркала, которое, наверняка,  вздохнуло с облегчением и принялось отражать привычные ему изысканные предметы.  Накинув на плечи невесомую, но очень теплую шаль – подарок хозяев (как же иначе, гостеприимство обязывает),   я отправилась на улицу. Правду сказать, я обещала Роману не увлекаться  одиночными прогулками. Видимо, мой золотоволосый приятель не слишком доверял своим родичам. По крайней мере, некоторым из них. Разумеется, я обещала ему все, что он хотел, -  последнее дело заставлять уходящего в бой волноваться  о тех, кого он оставляет за своей спиной. Но слова это только слова. Я не собиралась сидеть всю зиму в золоченой клетке, ожидая возвращения Рамиэрля со товарищи. Найдет он Проклятого[10] или нет, это еще никому  не известно. А хоть бы и нашел – большой вопрос,  захочет ли тот помочь, да и сможет ли управиться с Белым Оленем[11].  С другой стороны мне ясно дали понять, что пока я жива, он не сможет обрести устойчивого материального воплощения… Видимо, принцип единобрачия у этой нечисти к нашему счастью доведен до абсурда. Из этого следовало, что за мной будут охотиться то ли, чтобы вернуть, то ли, чтобы прикончить.

Я в очередной раз с отвращением вспомнила свою прежнюю жизнь,  которую прожила, как законченная курица. На месте Белого Оленя я постаралась бы завести себе подругу поинтереснее и поумнее, хотя, похоже, мой дражайший отец с детства готовил меня именно  в супруги Оленю,  или как он там на самом деле называется… Всадники вроде бы звали его Ройгу… Ну и имечко! Подстать мерзкой твари, задавшейся целью скрутить весь мир в бараний рог. Я же со своим заячьим[12] счастьем оказалась первой, кто попался ему под руку, что бы не сказать хуже.

Магия Романа, сначала уничтожившая то, что я носила в своем чреве (назвать это ребенком у меня язык не поворачивался), а потом вырвавшая меня из лап смерти, каким-то непостижимым образом вытравила из моей памяти чувства, оставив только события. Я помнила ВСЕ, чему была свидетельницей,  но единственная эмоция, которую я могла испытывать, был стыд за себя прежнюю… Я ненавидела Герику, тупо исполнявшую отцовские приказы. И вместе с тем  я отдавала себе отчет в том, что все эти глупости сотворила именно я. Это я  оказалась не в состоянии  бороться за свое счастье. Это я послужила причиной смерти Стефана. Эта я позволяла делать с собой все, что угодно…

В конечно счете во всем том кошмаре, который случился в Гелани, я была виновна не меньше отца, теперь же следовало собраться  с мыслями и подумать, как исправить то, что я натворила. В который раз взвесив свои таланты, я пришла к выводу, что мой  единственный козырь -  то, что никто, кроме Романа и Лупе с Симоном,   не знает, что я научилась  думать и разучилась слушаться. Проявятся там или нет какие-то магические способности, имея голову на плечах и волю к жизни, можно горы своротить. Пока же  мне лучше  оставаться среди эльфов. Никакая война до весны не начнется,  а я  за зиму постараюсь разобраться, во что меня превратили, и, если у меня есть способности к магии,  научусь хоть чему-то полезному. Благо на остове эльфов все прямо-таки дышало волшебством. 

Уходя, Роман сказал, что я могу во всем доверять его отцу  и дяде, а так же  молодому художнику, кажется, из дома Ивы. Зато от собственной матери и сестры он меня предостерегал так, словно они были его злейшими врагами. Похоже,  так оно и было. Я сразу заметила двух красавиц, которые  внимательно, не произнося при этом не единого слова, рассматривали меня , когда мы, нарушив все здешние законы, переправились на затерянный в топях остров при помощи магии. Ни красота этого загадочного места, ни радость, обычная для избежавших смертельной опасности, ни непритворное радушие Астена  и Эмзара не вычеркнули из моей памяти тяжелый неприветливый взгляд двух пар прекрасных очей.

На их месте я бы радовалась появлению в Убежище женщины, на фоне которой их краса казалась еще убедительнее. Я-то прекрасно понимала, что, расставшись во время болезни с косами - моим  единственным  сокровищем,   вряд ли вызвала бы ревность даже у человеческих женщин, не то, что у эльфиек. И все равно в их взгляде чувствовался страх и зависть.  Этого мне было не понять…

Поглощенная своими мыслями, я умудрилась забрести довольно далеко от палаццо приютившего меня Астена. Поселение эльфов, собственно говоря, представляло собой группу вилл, разбросанных в светлом буковом лесу. Дома, украшенные высокими изящными шпилями, небольшими балкончиками с немыслимо красивыми решетками и прелестными статуями утопали в плюще, диких розах и жимолости.     Ограды казались чисто символическими, хотя я уже поняла, что видимая легкость и хрупкость отнюдь не является слабостью. На деле игрушечные  замки  являлись подлинными крепостями, войти в которые вопреки воле хозяев мог только очень сильный волшебник.

Астен показал мне, как выходить и входить в его дом, но чужие особняки для меня оставались запретными. Впрочем, желания знакомиться с соседями у меня пока не возникало. Надо было освоиться и понять суть этого места и его обитателей.

2228 год от В.И.

Полдень  21 дня месяца Зеркала

Таяна. Гелань

Кафедральный собор Гелани медленно, но верно заполнялся народом.  С одной стороны лишний раз выходить на улицу в такую погоду да еще тащиться в место, кишащее страшноватыми воинами регента, мало кто хотел. С другой стороны любопытство и желание узнать все из первых рук   присуще человеческой природе, да и оставаться дома многие опасались - желающий донести на соседа всегда найдется, было б кому доносить.

При Марко о Ратуше и Высоком Замке вспоминали только тогда, когда приходило время  платить налоги или  же коронный глашатай сообщал об очередном событии в  королевской семье. Тогда геланцы живо обсуждали королевские свадьбы, рождения, смерти, а также всяческие празднества  и маневры. Сейчас же шепотом предавали страшные вещи о том, что творится за несокрушимыми каменными стенами. Высокий Замок стремительно становился символом страха и, разумеется,  немедленно появлялись те, кто в этой взбаламученной воде пытался наловить побольше рыбки - устранить соперника, отомстить, потешить чувство зависти и просто опередить того, кто мог бы донести на тебя. Потому-то услышав глашатая почти все  заметные и уважаемые жители Гелани обрядились в хорошее, но не лучшее (по нынешним временам богатством лучше не кичиться) платье и отправились в храм.

            Ровно в полдень к Преддверию взошел епископ Тиберий. Нет, уже не епископ,  объемистое туловище клирика прикрывали малахитовые кардинальские одежды. Рядом стоял  легат Архипастыря в темно-зеленом облачении.   Любопытство собравшихся возросло. А легат красивым, хорошо поставленным голосом, которым обладают лишь клирики да лицедеи, оповестил жителей города Гелани, что конклав единодушно избрал Архипастырем Благодатных Земель верного и благочестивого сына Церкви Единой и Единственной кардинала Амброзий Гэзского. Учитывая же заслуги епископа Тиберия перед Церковью и Творцом, новый Архипастырь[13] назначил оного Тиберия кардиналом Таяны, Тарски и Эланда.

Посланец также поведал, что безбожие эландских властителей, закрывших храмы и иглеции и вновь возжегших маяки в угоду мерзким фантомам, именуемым  в Эланде Великими Братьями,   переполнило чашу терпения Церкви, и посему объявляется Святой Поход. Дабы раз и навсегда повергнуть  оплот еретиков и присоединить Эланд к благочестивой Таяне, процветающей под благочестивой же рукой  Михая Годоя.

Люди молча слушали, качали головами и понимали только одно – это война. Война, в которой Церковь выступила на стороне Годоя, а раз так, то и толковать не о чем - против лома нет приема. Воевать с Эландом не  хотелось:  слишком памятны были годы дружбы, да и иметь в противниках людей, подобных Рене Аррою, не хотел никто. Даже если гнездо Альбатроса и не устоит,  сколько крови при этом прольется!   Хорошо бы, Годой увел туда по весне своих головорезов, но ведь он заставит идти с собой  и  таянцев. Поборы увеличатся, наверняка новоявленные фискалы начнут  хватать налево и направо  за симпатии к Эланду… Из храма расходились молча, настороженные и подавленные. И не только люди… Присутствовавший на службе  в качестве  офицера при особе регента Уррик пад Рокэ был вне себя. Он не терпел лжи – гоблины вообще очень правдивы по своей натуре. Кроме того, орк ненавидел и презирал Церковь, считая ее одним из порождений подлых пришельцев, некогда истребивших  Истинных Созидателей  и загнавших гоблинов в Последние горы. Собственно говоря, и на призыв Михая горцы откликнулись только потому, что белые жрецы подтвердили  связь тарскийского господаря  с Истинными.

Уррик, как и его соплеменники, пришедшие в Таяну  служить Михаю, а в его лице великому Омму,  не любил и не уважал регента, ему претило многое из того, что делалось, но гоблин старательно закрывал на это глаза. Великая цель оправдывала средства, тем паче по отношению к  тем, кто когда-то ничтоже сумняшися уничтожал целые города. Люди, дважды предавшие   богов и поклонявшиеся разрисованным доскам, не стоили жалости…

Но затем Уррик понял, что люди бывают разными. Илана, жена регента оказалась лучше, благороднее, умнее и смелее всех, кого он когда либо встречал. Молодой горец полюбил ее со всей, присущей его народу доверчивостью и преданностью,   а ведь она была человеком! А затем, затем его встреча с эльфом – существом по определению богомерзким, злобным, отвратительным и низким. Но Рамиэрль из дома Розы оказался не таким, каким  должен был  быть согласно Завета[14]. Конечно, эльф был уродлив, хоть и не в той степени, как  о том говорилось в сказаниях, но он был истинным воином и вел себя так, что вызвал  невольное уважение Уррика, весьма щепетильного в вопросах чести.

Гоблин был искренне благодарен либру за то, что тот не выдал его тайну, не предал, выполнил все свои обещания.      Про себя молодой офицер решил при случае оказать эльфу равную услугу. Кроме того, был  Шандер. Шандер, чью смелость и преданность той же Илане, которую  тот пытался спасти от Михая и (гоблина внутри передернуло)  от бледных[15], -  Уррик не мог не оценить по достоинству. А эта их дорога, во время которой больной, измученный Шани держался с мужеством, достойным великих героев древности, деяниями которых Уррик бредил с детства?!  Разве не так улыбался, стиснув зубы, умирающий от неизлечимого яда Великий Воитель 

 Архтонг пад Краннаг, которого безутешные друзья несли на плаще по бескрайним Ларгам?!

Бедный гоблин не мог ничего поделать с тем, что искренне привязался к Шандеру и хотел его спасти даже вне зависимости от вырванной у него эльфом клятвы. Да, среди людей случались исключительно достойные. И исключительно мерзкие. Такие, как Тиберий.

Пытаясь хоть как-то связать разваливающуюся на глазах  простую и ясную схему, в котором на одной сторона было кромешное Зло, а на другой бесконечное Добро,  возлюбленный Иланы цеплялся на свою ненависть к Церкви – этому средоточию скверны и мракобесия. И Тиберий в этом был для  Уррика истинной находкой – лицемерный, трусливый, жирный – он воплощал в себе все самое отвратительное, а сегодня его объявили кардиналом! Объявили лживо – Уррик, как никто другой знал, что легатом  с помощью нехитрой магии прикинулся один из «бледных», сменивший убитого адмиралом Арроем господина Бо.

Вот этого-то честный гоблин понято не мог. Прикажи ему регент немедля разметать по кирпичику  храмы, возжечь костры в честь Истинных Созидателей и перетопить в Рысьве всех клириков Гелани, бравый вояка взялся бы за дело с радостью, не испытывая не малейших колебаний – зло должно быть уничтожено! Но те, кто говорит о том, что их единственная цель возвращение Созидателей,  решили спрятаться за Церковь!   Объявляют Святой Поход, пользуются услугами жирного слизняка Тиберия и его прихлебателей! Этого Уррик пад Рокэ стерпеть не мог. Чем больше он чувствовал себя грешником, прелюбодействуя с замужней женщиной да еще человеческого рода, чем  больше он презирал и ненавидел ее мужа, тем более нетерпимым в вопросах чести и веры он становился. Теперь же удар был нанесен и по последнему оплоту.

Уррик не заметил, как оказался в Высоком Замке – раздумья съели всю дорогу. Видеть никого кроме Иланы не хотелось, но ее он сможет обнять только завтра – им приходилось таиться; и прямой по натуре горец терпел это лишь из боязни навредить любимой. Коротко кивнув своим,  воин прошел в зверинец.

Гоблины  любят и понимают  всяческое зверье не хуже, чем эльфы. Разумеется, это не мешает им     быть прекрасными охотниками или  снимать шкуры со своих странных горбатых быков, но за пределами неизбежного для обеспечения  жизни,  они  всегда будут помогать малым сим: кормить, лечить, защищать... Неудивительно, что заброшенный королевский зверинец незаметно оказался на попечении гоблинских наемников,  опекавших зверей в меру своего разумения.

Уррик больше всего любил птиц, с которыми вечно возился, если не нес службу, не встречался со своей возлюбленной и не читал – в последнее время с подачи Ланки он приохотился к этому столь не подходящему для мужчины делу.  Впрочем, читал он опять же в зверинце на голубятне, где его за этим предосудительным занятием никто не видел. Неудивительно, что расстроенный и растерянный гоблин туда и направился, дабы привести свои мысли и чувства хотя бы в относительный порядок. И там же пришла ему в голову мысль, сначала     показавшаяся  кощунственной, но постепенно полностью захватившая.

Доверенный  телохранитель регента Таяны решил написать в Эланд! Доставить почту было просто – среди голубей,  которых он каждый день кормил, было несколько почтовых эландских, о чем возвещала табличка на вольере. Да и Илана как-то проговорилась, что если бы не конфиденциальность письма, она послала бы голубя, а не стала бы подвергать  опасности жизнь возлюбленного. Сейчас же главным была не тайна, а скорость.

Уррик больше не колебался. Вырвав из книги чистый лист, он принялся составлять послание,  в котором говорилось о сегодняшнем подлоге кардинала и о Святом Походе. Оставшись довольным своим творением, гоблин задумался над подписью, она должна внушать доверие, но не в коем случае не наводить на его след, или, упаси Истинные Созидатели, бросать тень на Илану. Наконец его осенило. Уррик пад Роккэ обмакнул перо в разведенную сажу и старательно вывел внизу эльфийское слово «эмико»[16]

2228 год от В.И.

Полдень  21 дня месяца Зеркала

Эланд. Ветровая Бухта

Холодный порывистый ветер бросал  в лицо соленые брызги, пробирал до костей, но двоих маринеров[17] причуды погоды  нисколько не волновали - они  своих странствиях видали и хуже. Правда,  оба  давно, слишком давно, не ощущали под собой танец палубы. Один был слишком стар, другого судьба выбросила на берег и заставила заниматься тем, что ему с детства внушало глубочайшее отвращение, а именно политикой.  Здесь же, у продуваемых всеми ветрами скал бухты, получившей за это в древности имя Ветровой, моряки чувствовали себя как нельзя лучше; но даже бешеный грохот прибоя  не мог заглушить тревоги в сердцах людей, почитаемых самыми отважными в Эланде, а, значит, и во всей Тарре.

- Я не знаю, что мне делать, Эрик, - Рене Аррой не жаловался и не просил совета, он просто  говорил все, как есть. Говорил  не столько собеседнику, сколько себе самому.       

-          По тебе этого не скажешь, - старый маринер с сомнением покачал головой, -  я не могу тебе не верить, но все твои приказы и распоряжения кажутся очень толковыми…

-          Вот именно, что кажутся, - Рене ухмыльнулся уголками рта, - этого я и добивался. Люди уверены,  что все в порядке, все делают именно то, что нужно,  и мы обязательно победим в приближающейся войне. Мы  укрепляем  Варху и Адену, учим моряков драться  на земле, выставляем дозоры. Вроде бы все правильно, но я-то знаю, что это бессмысленно.

-          Вот как? - Эрик внимательно вгляделся в лицо бывшего своего ученика, а ныне герцога и почти короля, - а мне помнится,  ты сумел управиться с такой нечистью,  о существовании которой мы раньше не догадывались. Ты ведь боишься, что в этой войне главным оружием будет  магия, не так ли?

-          Разумеется, боюсь, - Аррой не скрывал своего раздражения, - что значит шпага, даже самая лучшая, против заклятий?!

-          Ты забываешь о том, что твоя шпага способна творить чудеса и без всякой магии. А потом, если магия столь уж всемогуща, тебя уже не должно быть на свете.  Нет, мужество бойцов и  выучка нужны по-прежнему…

-          На это и надеюсь, - Рене привычным жестом отбросил со лба прядь волос. Несмотря на  стремительно вступающую в свои права  зиму, он упрямо ходил с непокрытой головой, подавая не самый лучший пример молодым воинам, особенно из числа таянцев, привыкших к более мягкому климату, - но все равно мы должны  придумать что-то еще… Успокойся, Эрик, я вовсе не считаю наше положение безнадежным, просто магии,  с которой мы должны столкнуться, нужно что-то противопоставить, а я пока не знаю что. Не молитвы же Максимилиана. Оно, конечно, тоже не мешает  – внушает некоторым веру в  победу, а человек уверенный в себе, намного сильнее. Но  я видел то, что сотворило одно-единственное чудовище с сильным воином в Ласковой Пуще. Я каждый день захожу  к Шани, которому не в силах помочь лучшие медикусы, и понимаю, что радоваться-то нечему. Да еще сны эти, - Рене покачал головой, раньше они мне  снились раз   или два в год и всегда были связаны с какой-то бедой, а теперь через ночь одно и то же.

- И что же тебе снится? - участливо поинтересовался старый Эрик, - Какой-то  бред. Будто я  ранен, умираю, и надо мной пролетают какие-то птицы. А я никак не могу их сосчитать… И на этом все кончается... Хотя нет. Теперь снится что-то еще, что-то ускользающее.

-          Мне кажется, ты должен вспомнить, - задумчиво сказал старый маринер, -  От сна отмахиваться нельзя.

- Твоими бы устами, - отозвался Рене, - но все плывет,  я ничего не могу вспомнить…

-          А ты подумай. Может быть, в твоем сне кто-то появляется? Враг? Друг?  Кто-то тебя добивает? Спасает? Ты что-то слышишь? Видишь? Смех? Слезы?  Проклятия? Может быть, ты в конце  понимаешь, сколько их, этих птиц?

-          Пожалуй… - Рене наморщил лоб, - нет, не помню… Хотя… По-моему! Да, - он почти закричал, - по-моему я вижу какую-то женщину… И еще что-то связанное с мечом, - Аррой сосредоточенно уставился в одну точку, пытаясь ухватить ускользающий, расплывчатый образ. Эррик ему не мешал. Ледяной ветер трепал волосы, бросал в лица пригоршни колючих  брызг…

Молчание грозило затянуться. Внезапно Рене толкнул Эррика с такой силой, что тот упал, и отпрыгнул в сторону, одновременно выхватывая шпагу. Что-то мелькнуло в воздухе и навеки кануло в беснующиеся волны, а Рене  уже мчался по берегу длинными легкими прыжками, присущими, скорее не моряку, а охотнику-горцу. Добыча далеко не ушла. Низенький кудрявый человечек в неприметной темно-синей одежде собрался, видимо,  отсидеться среди скал. Не удалось. Убийца не сопротивлялся -  метнуть из укрытия нож он мог, но  сойтись в открытой схватке с лучшей шпагой Арции было не по его силам.

Не  стал он и отпираться, охотно признавшись, что принадлежит к почтенному сословию портовых воров Гверганды, где известен своей меткостью. Убить герцога ему поручил некий арцийский купец, проведавших о некоторых его грешках, посуливший много золота и до смерти запугавший. Бедняга, дрожа, рассказывал, как на мгновение потерял способность двигаться, а потом его тело отказалось выполнять приказания обезумевшего мозга и стало непристойно     выплясывать под прихлопыванья арцийца. Выбирая между более чем вероятной казнью и этим кошмаром, воришка согласился.

Рене смотрел на беднягу с жалостью. Вот что, значит, должно было произойти с Шани, будь у графа воля послабее. А вдруг за прошедшие месяцы Михай усовершенствовал свое умение? Хотя, вряд ли. Будь так,  он  не искал бы убийц, а заставил бы   его самого бросится  в море или же выпить яд.

-          Как тебя зовут? - Рене спросил просто, чтоб чего-то спросить.

-          Ангей, - с готовностью ответил человечек.

-          Ты сможешь узнать этого арцийца?

В глазах Ангея заметался животный ужас, и бедняга бухнулся на колени, проявив страстное желание облобызать мокрые герцогские сапоги. Рене брезгливо отпрянул.

- О не!!! Не, ясновельможный принц! Убейте меня, продайте атэвам, но я  не сможу его больше видеть! Лучше повесьте!

-          Повесить я тебя всегда успею, - отмахнулся герцог, - уведите! Подбежавшая, когда все уже кончилось, охрана с излишним усердием подхватила незадачливого убийцу под руки, - да не бейте, - вдогонку приказал герцог, - Он не хотел меня убивать… Заприте  где-нибудь и пришлите к нему клирика потолковей.

Проводив глазами жалкую фигурку, обмякшую в железных руках дюжих воинов, Рене, как ни в чем ни бывало, обернулся к Эрику:

-          Похоже, ты был прав. Магия не всесильна. И, тем не менее, они добрались до Эланда. Хотя, правду сказать, мы платим им той же монетой. Парочка моих  сейчас в Таяне. Надеюсь, им повезет больше, чем этому бедняге.

-          Рене, - Эррик  глянул герцогу в глаза, - как ты смог его услышать?  Конечно, я стар, но и в молодые годы я ничего бы не заметил и не успел. Я тебя никогда не спрашивал, где ты пропадал четыре года, и кто тебя научил драться, как не умеет никто - ни атэвы,  ни таянцы, ни мы - я уж не говорю про этих разжиревших имперцев. А теперь, когда аквэро[18] у самой кормы, я спрашиваю тебя, Рене Аррой. Кто ты? 

-          Кто? - Рене задумался, - я - это я. Это единственное, за что я ручаюсь.  Да, я  угадываю чужое движение, еще до того, как оно сделано, я ощущаю  присутствие того, кто думает обо мне. Откуда у меня это – не знаю, догадки есть, но это только догадки.

Ну а приемам боя меня научили те, с кем я провел  годы, про которые ты говоришь. У них такое в порядке вещей. Именно там я и узнал, что  могу то, что  другим людям, видимо,  не дано. Я пытался обучить своим приемам Стефана, Шандера, малого Рене. Они не смогли, ну так что же! Я все равно рад, что научился этому. Если тебе в руки попала хорошая шпага, стоит ли думать, как и где ее ковали? Особенно если враги на пороге.

- Я  предполагал что-то в этом роде, - вздохнул Эррик, - что-то проснулось у тебя в крови, что-то мне непонятное. Но ты прав,  это не так уж и  важно. Эланд пойдет за тобой, но ты должен победить. Знаешь, - маринер озадаченно поскреб подбородок, - я всегда терпеть не мог  дурацкую байку, которую так любят повторять клирики. Ну, про то,  как  их добренький бог на всех рассердился и решил утопить. И только один человек додумался построить корабль и взял на него своих родичей и кучу всякой твари,  и от которого мы все и пошли, потому как другие утонули.… Глупо это, никогда столько народу от одной семьи не разведется, люди ведь не кошки.  

А сейчас вот думаю, есть в этом какой-то смысл, - если конечно тот корабль не был настоящим кораблем.  Вот если за него считать всю Тарру, тогда да. То есть бог там или еще кто сильный решил род людской погубить, а мы хотим выплыть. Похоже, сейчас так и есть. И ты - наш капитан, больше некому,   должен суметь, иначе никак не выходит.

Ну, если так, - Рене внезапно улыбнулся удивительно молодо и ярко, - Если так,  я сделаю все, как надо. Ведь я все еще первый паладин Зеленого Храма[19]…