|
- Мама, мама, мамочка!!! – плачет,
надрывается сестричка. Ей отроду пять зим – глупая, маленькая.
Мать успокаивает её, что-то шепчет, лицо её
спокойно, даже светло. Мама хочет, что бы мы, её дети, думали,
что всё нормально, всё замечательно. И как в сказках, что она
рассказывает нам вечером, перед сном, всё закончится хорошо. Но
я нутром чую, что это не так. Она лжёт моя дорогая, любимая
мама. Я знаю это, потому что уже взрослый, мне десять зим.
Прошлой зимой отец подарил мне меч и плащ, значит, я уже мужчина
и меня не проведёшь женскими хитростями. А ещё я не слепой, я
вижу, какая непроницаемая тень легла на лица воинов, как торопят
они лошадей и оглядываются назад. Я слышу, как разговаривают
они, между собой, пытаясь найти выход из положения, в которое
попали. И я совершенно не замечаю в их глазах надежды.
Мать что-то говорит сестре, та смеётся.
Этот звук кажется таким странным, что многие оглядываются, и
мать инстинктивно прижимает дочь к груди. Когда я был маленьким,
так она прижимала к груди и меня.
Ах, мама, мама, мамочка!
Пыль поднимается и, прежде чем опустится,
зависает в воздухе, серым облачком. Земля сухая, насквозь
прокалённая безжалостным солнцем. Солнце не жалеет и нас, точно
пытаясь выжечь с лица Средиземья. Но и ему не совладать с нами,
мы ведь ни какие то там слабаки с севера. Мы урукхаи! Орки –
войны!
Пыль поднимается и опускается, сапоги
покрыты ею точно серой шерстью, как ноги многих моих
сверстников, они идут босиком, не потому что их отцы бедны,
просто их ноги, покрытые грубой кожей с когтями на скрюченных
пальцах никогда не знали обуви.
Все устали и раздраженны, готовы, по
малейшему поводу, вцепится друг другу в глотки. Мы не отдыхали
уже несколько дней, лишь небольшой перерыв на сон, чтобы дать
роздых старикам, женщинам и детям, да в главную очередь лошадям,
что тянут повозки со скарбом и везут слабых членов общины. А
солнце палит, беспощадное солнце.
Не все переносят это бесконечное движение,
некоторые не хотят подниматься после отдыха, когда отряд
собирается в поход. Таких добивают, не говоря ни слова, быстро и
беззвучно. Это не наказание, это проявление жалости. Лучше
умереть от меча урукхая, чем попасть в лапы, тем, кто идёт за
нами следом. Старики рассказывают у костров, что происходят в
таких случаях. Когда я был помладше, я часто не мог заснуть
после таких вот рассказов. Нет, если я не смогу подняться, пусть
мой отец добьёт меня сам. Но я всякий раз встаю, хотя мышцы ног
порою сводит так, что хочется плакать. Я разбиваю их руками,
проклиная ноющую боль во всём теле и желание никогда уже не
просыпаться, и встаю. И всякий раз ловлю на себе внимательный
взгляд отца. Я не могу прочесть по его лицу, что он думает, но
мне кажется, что он наблюдает и в его взгляде не сочувствие, а
какой-то странный интерес, точно я не его сын, а какой ни будь
диковинный жук. Но я поднимаюсь, и он отводит глаза, он не
знает, что поддерживают меня вовсе не моя сила и воля, а то, что
я должен заботиться не только о себе. В такие минуты я готов
рычать на своего отца. Но когда я скалю зубы в его сторону, у
него во взгляде появляется что-то похожее на улыбку, не такое
как в синих глазах моей матери и на её губах, тёплое и ласковое.
У отца это похоже на похвалу, на то, как он треплет меня по
голове, когда я удачно бросаю нож в дерево или приношу к ужину
застреленных из лука птиц и кроликов. Мой отец настоящий вождь и
настоящий воин, и я горжусь тем, что я его сын, и готов вырвать
язык каждому, кто скажет, что это не так.
Солнце обжигает мои мысли, я вижу, как
падает сводный брат Джук, наша повозка останавливается. В
передних рядах, где идут войны, оборачивается окликнутый кем-то
отец и идёт к нам. Джук делает попытку подняться и вновь
опускается в пыль. Хейта - первая жена моего отца, кричит,
просит положить сына в повозку. Глупая и недостойная просьба,
мне стыдно за неё, ведь повозка для слабых. Воин – мужчина
должен идти сам или умереть, иначе вечный ему позор. Отец
достает из ножен меч. Моя мать прижимает лицо малышки к коленям,
чтобы та не видела того, что будет, тянет руку ко мне, я
отстраняюсь, я не ребёнок. Меч опускается на шею Джуку со
свистом, со всей вложенной в него отцом силой. Голова моего
брата откатывается в сторону, глаза её выпучены и в них тут же
попадает пыль, точно закрывая их вторыми веками. Хейта издаёт
крик, всего один, зажимая себе рот руками. Отец вытирает меч
пучком жухлой, пожелтевшей травы и почему-то смотрит на меня.
Его взгляд тяжёлый, почти неподъёмный, но я не отвожу глаз.
Затем отец улыбается, эта улыбка заставляет меня вздрогнуть и в
тоже время почувствовать гордость, мне кажется, отец признаёт во
мне силу воина, теперь я старший сын.
Телега вновь трогается в путь, лошадь
наваливаются на упряжь со вздохом разумного существа. Я делаю
шаг, но мне нельзя выдавать усталость, отец смотрит на меня. Я
иду и чувствую его взгляд. Наконец он тоже уходит от мёртвого
тела, занимает своё место в ряду впереди идущих. Я перевожу
дыхание, и тут же возвращается ноющая боль в ногах. И нестерпимо
хочется упасть на дорогу в пыль взбитую ногами воинов и копытами
лошадей, и лежать, блаженно глядя в небо, где медленно кружат
птицы. Так же, наверное, думал и Джук. Это страшные мысли, они
ослабляют тело и волю, их нужно прогнать, иначе меч отца
опустится уже на мою шею. А ведь сводный брат был сильнее и
старше. Теперь он лежит позади, на дороге, в луже собственной
крови, и птицы ждут, кружа над ним, когда же мы уберёмся
подальше.
Птицы всегда ждут, ждут наших тел. Лёгкая,
вкусная добыча, но мы заставим подождать их ещё немного. До тех
пор пока не нагонят нас люди на быстрых лошадях с острыми мечами
в руках. У людей ведь нет с собою повозок, которые медленно
тащатся под солнцем, людям не нужно оглядываться на детей и
женщин. И безнадёжности загнанного зверя у них в сердце тоже
нет. Так что ждите птицы, скоро будет знатный пир. Зовите своих
родичей, птицы, на всех хватит. А мы уж постараемся, чтобы еда
ваша не была однообразной. Люди ведь тоже славное кушанье,
птицы.
А мама гладит по волосам сестренку и что-то
шепчет ей, волосы у моей сестры – Айги светлые как у матери и у
меня, а кожа смуглая почти коричневая, как у отца. Мне завидно,
хотя это и не достойно мужчины, но я не могу ничего с собою
поделать. Я прячу эту зависть далеко к себе в душу, но иногда,
особенно в драках, она прорывается наружу. Я много дерусь,
потому что слишком не похож на своего отца, потому что многие
говорят, что он, Джер, не мой отец.
Я стараюсь думать о другом, например о тех
горах, что синеют впереди. Горы. Спасительные горы.
Вернувшиеся оттуда разведчики, доложили,
что путь за них есть, хотя и трудный, но он стоит того. За
горами нет людей, некому охотится и убивать нас, некому дышать
смертью в спину. За горами живут духи, и мгла скрывает солнце,
проклятое солнце. Вот бы дойти до них и при этом суметь дотащить
свою плоть.
Шаг, ещё шаг, мысли сменяют друг друга,
услужливо, точно желая заглушить боль во всём теле, в каждом его
кусочке. Кто-то ещё лёг на землю, вновь раздаётся свистящий
звук, меч опустился. Я даже не останавливаюсь, а иду вперёд. Что
же я почувствую, когда птицы будут клевать моё тело? Может быть
блаженство оттого, что не нужно идти? Проклятые птицы, проклятые
мысли!
Поднимаю глаза и встречаюсь с взглядом
матери. Она беспокоится, в её синих глазах страх, но не за себя.
Я знаю, что встаёт перед её внутренним взором, я или сестра,
лежащие в пыли, и меч отца занесённый над нами. Я знаю, она
боится за нас и за ту жизнь, что шевелится в её чреве, если бы
не мы, моя мать умерла бы уже давно. Ведь она человек. Отец
украл её из какой-то людской деревни и взял в жёны. Она не
первая человеческая женщина в нашей общине, войны часто воруют
красивых самок из деревень и городов. Человеческие женщины
приносят красивое, крепкое потомство.
Тогда я думал, что вырасту и тоже возьму в
жёны человеческую самку. Правда, некоторые злые языки говорили,
что я сам человек, дескать, мой отец оплошал, а может и
специально, уволок беременную бабу. Но так болтали глупые
женщины и их отпрыски, пока я был маленьким. Теперь никто не
может так сказать или намекнуть, и мою мать – Углу, обидеть тоже
никто не смеет. А посмеет, так умоется кровью, своей собственной
кровью.
Первая жена моего отца Хейта – орчиха, у
неё пятеро детей от Джера, но нас с сестрой он любит больше. И
мою мать любит, только она этого не понимает – плачет, песни
грустные поёт на языке людей, я понимаю этот язык, она меня
научила, понимаю смысл песен о воле, доблести, свободе, разве
есть на свете существо, которому это чуждо? Но орки не любят
языка людей. Хейта, пока я был маленьким, била мою мать за эти
песни. Но я вырос.
Шаги в пыли, скрип телеги, крики воинов
торопящие идущих. Куда уж быстрее? А горы ещё так далеко!
Ночью мы сделали привал. За день горы стали
ближе, похоже, завтра мы, наконец, доберёмся до них. В отряде
послышался смех, в нём звучала надежда на будущее, уныние
исчезло, орки подбадривали друг друга, пели песни. Мне песни
орков нравятся гораздо больше людских, они яростней, они зовут
на бой, а не плачут о несчастной любви, или оставленном доме. У
урукхая нет дома.
Но спокойствие продолжалось только до
наступления темноты, когда мир погрузился во тьму, такую близкую
и родную для нас, мы вздрогнули. В этот раз мать - Тьма
отвернулась от своих детей. Потому что с её приходом мы увидели
множество костров, они горели ярче звёзд на небосклоне, и мы,
находящиеся на холме, видели их очень чётко. Пламя этих костров
разгоняло тьму, разгоняло наши надежды. Мы знали, кто зажёг эти
огни, мы знали, что их хозяева люди идут за нашими жизнями. Но
как же близко они были!
Наш вожак позволил отдыхать нам не долго,
но никто не стал роптать, все понимали, либо мы успеем, либо
нет. Плакали дети, в голос стонали лошади, а мы шли, сгибаясь
под тяжестью собственных тел. Сама наша плоть восстала против
нас. Всё чаще кто-то из стариков и детей не выдерживал и
принимал смерть как избавление, освобождая нас от обузы в виде
себя, и тем самым, добавляя шансов тем, кто может ещё идти, но
их жертвы были напрасны.
Люди нагнали нас у самых Безымянных гор.
Прижали с трёх сторон, не давая вздохнуть. И мы приготовились к
бою. Мы собирались дорого продать свою жизнь. Но с нами были
дети и женщины. Долго совещались вожди, а потом, когда первый
сумрак освежил землю, направили выборных к людям. Они просили
немного – выпустить из кольца одного из двадцати уцелевших
детей. Но король отказал даже в этом. Люди слишком боялись нас,
чтобы согласится. Они знали, что дети вырастут и мальчики станут
войнами, а девочки родят новых урукхаев и ещё они знали, что мы
не забудем, как погибли наши отцы и деды. Люди боялись детей. Но
наши вожди и не рассчитывали на то, что король согласится.
Потому и послали своих выборных вечером, чтобы дать уйти
женщинам и детям в горы. Когда отец поцеловал мою мать, детей и
подтолкнул в спину меня, повелевая идти за горы, я
воспротивился:
- Я умру с тобой!
- Мне не нужно этого, - лицо моего отца
бесстрастно, даже холодно.
- Это нужно мне. Я ведь твой сын.
Отряд уходит всё дальше мой отец бросает им
вслед быстрый взгляд, и я замечаю, всего на мгновение, но
замечаю, грусть на его лице, скорее даже не грусть, а тень
вечной разлуки, предчувствие собственной смерти. И мне
становится по настоящему страшно. Но тень мелькнула и пропала,
точно и не было, лицо вновь каменное.
- Эрх, - говорит он мне, - то, что я тебе
скажу должно вызвать в твоей душе не боль, а гордость и желание
выполнить мою просьбу. Я растил тебя как сына, но ты не сын мне.
На секунду мне показалось, что моё сердце
сейчас встанет, но оно вновь погнало кровь по жилам. Нет, я
всегда знал это, эти слова не ранили меня, потому что это было
той правдой, которую я гнал от себя прочь с самого детства. Той
истиной против которой я дрался не щадя собственных сил и чужих
тел. Я слишком был не похож на отца, чтобы не понимать этого, я
не был урукхаем. Я опустил глаза, да это не остановило и не
убило моё сердце, но это ударило больно, очень больно! Должно
быть Джер почувствовал это, он опустился в пыль на колени и
положил свою огромную руку мне на плечо:
- Ты не мой сын по крови, но я растил тебя
как сына, не замечая того, что ты человек. И знаешь из всех
сыновей ты у меня лучший. Ты воин, ты – урукхай! И сейчас я
говорю тебе всё это только для того, что бы ты понял меня и
ослеплённый гордостью не остался бороться за то, что будет
заведомо проиграно.
- Отец!
- Да, Эрх, мы все умрём. Но мы умрём за то,
чтобы хоть один ребёнок уцелел, а значит, смерти не будет, будут
новые воины, будут новые урукхаи. Я не призываю выживших мстить.
Я просто хочу, чтобы я ожил в своих детях и в тебе, в том числе
тоже... И потому прошу тебя, сын, уходи и пусть я и те, кто
погибнут сегодня останутся в твоей памяти, я хочу, чтобы ты спас
мать и сестру. Айга ещё дитя, пусть она узнает вкус жизни. И ещё
если выживешь, то возможно ты, став взрослым, сумеешь
растолковать людям, что мы не звери, что нам тоже нужно место в
этом мире. Мы просто хотим жить. Обещай, сын.
- Обещаю, отец!
- Иди!!!
Я развернулся и, не оглядываясь, бросился
догонять уже ушедший в темноту отряд. Я плакал, стараясь не
всхлипывать. Мне не было страшно перед будущим, мне не было
обидно оттого, что я знал и так, я просто оплакивал наших
воинов. Понимая, что когда на небе прольётся кровь рассвета, она
тут же прольётся и на земле. А ещё я предчувствовал, что мне уже
не будет времени на то чтобы плакать. Каким-то внутренним чутьём
я ощущал, что моя и так не спокойная, вечно пребывающая в страхе
жизнь стряхнет, точно мокрый пёс капли с длинной шерсти,
последние порядок и теплоту, и окрысится на меня длинными белыми
клыками.
Ветер сдул с моих щёк слёзы, и когда я
добрался до своих, никто не смог упрекнуть меня в том, что я
ревел как девчонка.
Мы шли молча, только тяжёлое дыхание
нависало над горной тропой в некоторых местах кажущейся
совершенно не проходимой. Но как чахлый росток пытающийся выжить
на каменистой земле тянется вперёд сквозь все преграды, так и мы
пытались спасти будущее урукхаев тем, что останемся живы. Даже
младшие дети не плакали, возможно, у них просто не было на это
сил, кто знает. Матери что-то шептали им, должно быть
рассказывали сказки. Урукхаи молодой народ у нас нет прошлого.
Мы орки, но тем не менее и не орки тоже, мы сами по себе и у нас
нет памяти, нет и своих сказок. И в то же время мы это всё
Средиземье, ибо мы и орки и эльфы и люди. Мы грязь, как называют
нас другие племена, но что ближе к земле, чем грязь, она и есть
земля.
Я шёл позади отряда, низко опустив голову,
вместе со мной было несколько мальчиков постарше, теперь мы были
воинами, и на наших плечах лежала защита слабых. Никто не
переговаривался, каждый думал о своём. Но я был уверен, что
мысли у всех были обращены туда, где у подножья Безымянных гор
остались наши отцы и старшие братья. Отряд торопился, мы
старались уйти как можно дальше. Теперь если кто-то падал, не
выдержав перехода, его не добивали. Не было ни времени, ни сил,
да и у нас мальчишек не хватало на это мужества, мы просто
обходили лежащего, не дав ему того милосердия, что были должны.
Многие из таких вот обессиленных бросались вниз с тропы в
пропасть на алчно ждущие камни, и мало кто из них издавал при
этом хоть какой ни будь звук. Ведь эхо могло донести его до
людей и обнаружить наш побег. Те же, у кого не хватало на это
храбрости, лёжа на дороге смотрели нам в след, и мы надеялись
лишь на то, что их добьют люди, быстро и безболезненно. Мы много
знали об изобретённых людьми пытках. Они могли развязать язык
любому, но что мы могли рассказать, кроме того, что стремимся к
свободе?
Рассвет скользнул по камням, только теперь
мы заметили его, ведь сил смотреть на небо ни у кого не
осталось. И тут же прозвучала песня рога. Тревожный высокий
звук. Для нас он был как плеть. Люди пошли в атаку. Мы были уже
далеко, но ветер, смешиваясь с духами гор, доносили до нас и
лязг мечей, и крики раненых. Мы точно наяву видели, как
рванулись вперёд боевые кони людей, и как встретил всадников
ливень стрел из-за жалкой баррикады, в которую были превращены
наши повозки и скарб. Первые раненые, первая кровь пролилась на
землю.
- Почему они не оставят нас в покое? –
прошептал идущий рядом со мной мальчишка.
- Они боятся нас, - я знал, что это так. Я
понимал, что люди получив победу над Тёмным Властелином хотели
оградить себя от повтора прошедших событий. Хотя не было уже ни
Кольца, ни Властелина, оставались мы, а воинам - людям нужно
было кормить чем-то свои мечи. Не будет нас, они найдут другое
зло. Зло, которое напишут с большой буквы, потому как всегда
нужно что-то искоренять и на что-то сваливать свои ошибки и
неудачи. Зло необходимо королям и правителям, что бы сказать – я
защищаю свой народ от него. Зло нужно, для того чтобы оправдать
пролитую кровь и добытое золото. Без Зла нельзя, оно столп,
который держит на себе всю людскую цивилизацию, все законы и
порядки людей.
- Значит, если они боятся нас, то мы
победим! - воскликнул самый младший, я невольно улыбнулся.
Ночью мы не разводили костров, молча жевали
сухие лепёшки. Молчали и горы, бой прекратился ещё до
наступления темноты. И только у самых маленьких была надежда.
Женщины заботились о детях, старики готовили оружие. Я точил и
без того острый меч. Вжик – вжик, правильный камень вышибает
искру, оружие плачет, вжик-вжик.
Мы поднялись засветло. Никто не командовал,
просто все в одночасье стали огромным живым организмом. Да и то
ведь у нас была одна общая цель. Теперь шли ни кого не ожидая,
не сплачиваясь, в ком были силы забрели далеко вперёд, оставив
слабых позади. Я шёл рядом с матерью, я видел как ей тяжело, но
она шагала твёрдо, сильно прижав к груди Айгу.
- Мама, - спросил я, - почему ты не уйдёшь
к людям?
Она посмотрела на меня долгим грустным
взглядом:
- Я не могу, сынок.
- Почему же, разве они убьют тебя?
- Нет, не убьют.
- Будут пытать и ненавидеть за то, что ты
жила среди орков?
- И пытать не будут, и ненавидеть, тоже, не
станут. Может быть, будут сторониться, а мальчишки придумают,
какое-нибудь, обидное прозвище, но некоторые просто станут
жалеть. Можно и уйти в такие места, где никто ничего о тебе не
будет знать, и потому болтать не будут. Мир людей огромен, Эрх.
- Тогда что держит тебя, ведь я знаю, по
ночам ты иногда плачешь. Я думаю, ты тоскуешь по своему племени.
- Тоскую, и ещё думаю, о том, что стряслось
с моими родителями и…
- И… моим отцом?
- Ты знаешь?!!
- Джер сказал мне, когда мы с ним
прощались.
- И?
Я в ответ пожал плечами, давая понять, что
у меня нет ответа на этот вопрос, пока нет:
- Ты не ответила мне.
- Я могу уйти. Я даже могу забрать тебя, ту
причину, что не позволила умереть, когда Джер похитил меня. Но я
не могу бросить Айгу, не могу поставить под угрозу жизнь того,
что я ношу в себе.
- Мама.
- Обещай мне, если со мною что ни будь
случиться, ты позаботишься о сестре.
- Я уже обещал отцу.
- Теперь мне.
- Обещаю.
Айга осмотрела на меня огромными и синими,
как у матери, глазами:
- Братик.
- Обещаю, - повторил я.
Нас настигли на рассвете седьмого дня
нашего бегства, в том месте тропа, словно специально становилась
шире, как проглотившая кролика змея. Хорошее место для привала
и… битвы.
Я впервые так близко увидел людей. Они
поразили меня схожестью в лицах, оружием, которое так сильно
отличалось от нашего, и одеждой. Одежда удивила меня больше
всего, это было очень красиво, не то что наши шкуры, которые
выделывали женщины и сами же шили. Всё это промелькнуло в моей
голове и исчезло. Эти люди пришли не знакомится с нами, а
убивать. Но я не увидел на их лицах ни жажды крови, ни свирепой
жестокости, было такое чувство, что для них это не больше чем
работа, которую нужно выполнить, хорошо и в срок. Мы застыли
друг напротив друга и ждали. Мы - смерти, что могли сделать дети
против опытных воинов? Люди ждали приказа убивать, кое-кто из
них прятал глаза. Я понял им это не приятно. Они истинные
рубаки, и не погнушаются ни каким боем, но с равным противником.
А сейчас должна была состояться бойня. И мне вдруг подумалось,
что ждать нельзя, нужно облегчить участь и нам и им. И выхватив
меч, я бросился вперёд. Я никого не защищал кроме собственной
чести и возможно чести людей. Это не было и храбростью, так,
отчаянье загнанного в угол зверька.
За мной, как лавина за маленьким камушком,
ринулись мои товарищи, впрочем, это даже с натяжкой, причем
очень большой, нельзя было назвать лавиной, всего лишь маленькая
струйка камней.
Я не помню самого боя, для меня он был лишь
бешено стучащим в груде сердцем, казалось, весь мир вокруг
перестал существовать, были только я и люди. Не знаю, уж
получилось ли у меня убить кого-нибудь, пару раз мой меч
доставал беззащитную плоть, но вскоре всё закончилось. Я только
почувствовал, как из разбитый головы мне за шиворот потекла
тёплая струйка, и всё померкло.
Я очнулся от того, что мне дали по рёбрам.
- Смотри, Харт, да это же человек! –
надомною нагнулся рыжеволосый воин, он был без шлема, битва
закончилась.
- Верно, - тот, кого звали Хартом, стряхнул
с моего лица прядь давно не мытых, превратившихся в единую массу
волос, - только грязный очень.
- Наверное, это сын той светленькой.
Интересно, он по-нашему понимает?
- А ты его сам спроси.
- Эй, - почему-то повысив голос, начал
воин, - ты наш язык знаешь? Он говорил, делая расстановку между
словами, словно для дурачка.
Мне сделалось противно, и эти люди называли
урукхаев зверьём.
-Не, по-моему, он форменный зверёныш.
- Зверёныш и есть. Что делать-то с ним
будем?
- С собой заберём, человек все-таки.
- А там что, на ярмарках показывать будем?
Я оскалил зубы, они не были такими же
острыми как у орков, как я жалел об это сейчас.
- Глянь, понимает, - рассмеялся Харт.
Я бы вцепился ему в руку, но в этот момент
раздался крик:
- Не отдам!
Я вскочил на ноги. У края тропы над самым
ущельем, куда и заглянуть то было страшно, стояла моя мать. На
руках у неё по-прежнему была Айга, которая сейчас ревела во всё
горло. Я пошатнулся, голова кружилась, всё вокруг было как в
тумане, казалось камни, и мёртвые тела на земле подрагивают. Я
почему-то не удивился и не испугался, увидев трупы, всё было
таким не реальным, точно сон. Снов нельзя бояться, так учила
меня мать. Люди бродили будто бы бесцельно, осматривая погибших.
«Неужели ищут кого?» - но я ошибся.
Перевернув очередное тело, это был старик которого я звал Дел,
воин тяжело вздохнул и всадил в грудь орку свой меч, после чего
повернул из стороны в сторону, тело дрогнуло. Возможно, Дел был
только ранен или же решил притвориться и переждать, я не знал.
Но меня эта сцена настолько поразила, что в груди заклокотала
ярость, но я сдержал себя, сдержал, кусая губы и втыкая себе в
ладонь собственные ногти. Настанет время отомстить, но потом,
сейчас, главное моё обещание, я должен спасти мать и Айгу. А моя
мама заметила меня:
- Эрх!
К ней осторожно, не обращая на меня
внимания, направился мужчина:
- Брось, - сказал он властно.
Но мать ещё сильнее прижала к себе дочь, та
вновь закричала.
- Брось, и пойдём с нами, мы не причиним
тебе зла.
Моя мать подвинулась к краю.
- Разожми руки, - с мольбой в голосе шептал
мужчина.
- Нет.
- И мы вновь будем вместе. Твои родители
будут так рады, узнав, что ты жива.
- Гаин, орки не убили твоего сына, - она
указала кивком головы на меня, - неужели ты убьёшь мою дочь?
- Это мой сын?
Я стоял, замерев, слишком много событий,
слишком много. Но почему сердце упорно при слове отец возвращало
в памяти Джера.
- Вот видишь, он здесь, - говорила мать, и
в её голосе была надежда. - Все эти долгие годы я жила ради
него.
- И мы будем жить дальше, - мужчина подошёл
на шаг ближе, - выбрось выродка.
Мать не ответила, только лицо её при этих
словах сделалось очень спокойным, она сделал уверенный шаг
вперёд и, замерев на краю, вдруг оттолкнувшись, бросилась вниз.
Айга закричала.
Мужчина замер и выругавшись плюнул на
землю. Потом направился ко мне:
- Сын.
Я поднял на него лицо, я не плакал, я
просто чувствовал образовавшуюся внутри пустоту. Жгучую, точно
след от удара кнутом. Она призывала заполнить её чем-нибудь,
всем чем угодно, своей смертью, или чужой, не важно. В первое
мгновение я хотел броситься следом за матерью, туда, где стих
голос Айги. Но я неожиданно вспомнил своё тройное обещание, свою
клятву позаботится о сестре. «А вдруг они ещё живы, - зародилась
во мне безумная мысль, - вдруг я найду их там внизу? Может, их
задержали ветви деревьев».
- Сын, - повторил Гаин.
- Я не твой сын, - ответил я твёрдо.
Вокруг начинали собираться войны, всем было
интересно. Я не чувствовал враждебности с их стороны, скорее
поддержку и сочувствие, они могли понять меня, ведь я был
человек.
- Ты слышал, что сказала твоя мать?
- Я не твой сын.
- Мы вернёмся к людям, сынок.
- А они похожи, - прошептал кто-то.
Я вздохнул и, собрав всю ненависть, всю
злобу и гордость, произнес, как отчеканил:
- Я – урукхай!
Повисла тишина, я посмотрел в лицо отца,
которое вдруг как-то сразу постарело и, плюнув под ноги, пошёл к
обрыву.
- Что делать, будем, Гаин?
- Может силой?
- Пусть идёт, - голос человека, который
называл себя моим отцом, был усталым.
- Куда? Орки, даже если он и найдёт, какой
ни будь выживший в этих местах клан, не примут его, он человек.
- Пусть идёт.
Я стоял над пропасть и смотрел вниз, хотя
дна видно не было. Но я уже знал, что буду делать, пусть на это
понадобится время, но я спущусь, я отыщу мать и сестру. За моей
спиной уходили люди. Они больше не звали меня с собой.
Когда людей поблизости не осталось, я
собрал все тела, ни одного человека среди них не было, да и вряд
ли мы дети кого-то смогли убить. Сложил их в небольшой пещерке и
до ночи таскал камни, заваливая её. Трупов было мало, очень
мало, почти весь наш отряд просто скинули со скал и все дела.
Закончив свою тяжкую работу, я подполз к
краю пропасти, на какую-то долю секунды отчаянье охватило мою
душу - мне не спуститься, но мой взгляд зацепился за тропу узкую
и, казалось бы, не проходимую, не известно кем проложенную по
отвесному боку горы, и я начал спуск. Думаю, меня спасло то, что
я не боялся умереть, мои пальцы не дрожали, и не билось в
бешеном ритме сердце. Я был спокоен, у меня не осталось ничего
из того, чтобы я мог потерять. При спуске я не пользовался даже
верёвкой, которую прихватил с собой, обнаружив её в нашем
нехитром скарбе, который мы донесли с собой до этого проклятого
места.
Мой путь не был долог, я нашёл тела на
выступе, с которого так же было не видно дна, как и с того
самого места, откуда я спустился, и у меня больше не осталось
надежды, для этого не нужно было тормошить мать и сестру. Удар
об бесчувственный камень сделал своё дело и накормил голодных
духов Безымянных гор. Я просто сел рядом и заплакал. Плакать не
достойно война, это непозволительная слабость. Но воином
называется тот, кому есть за что бороться. У меня не было
ничего. Я даже умереть не мог, потому, как не мог предстать
перед умершими, моя клятва была не выполнена, моя тройная
клятва.
- Обещай, - грохотнуло где-то в горах
голосом Джера.
- Обещай, - присоединилась к нему мать.
- Братик…
Я спрятал лицо в колени и зажал уши, а горы
смеялись всю ночь до утра, издевались надомною, пытаясь сожрать
и мою душу.
С восходом солнца я поднялся. Я должен был
сделать единственное, что мог для Айги и матери, похоронить их.
Я закидал их камнями, так и побоявшись дотронуться до тел. Я сам
не знал, чего боялся, может быть того, что поверю в то, что их
больше нет.
Простившись, я поднялся наверх той же
тропой. Один раз я чуть не сорвался, и на мгновение мне
захотелось сдаться, оказаться там же где Айга и мать, но я
испугался, и пальцы судорожно схватились за бесчувственный
камень.
Вскарабкавшись на тропу, я лёг и заснул. Не
знаю, сколько я так спал, но разбудило меня странное чувство,
будто бы меня окунули в мерзко пахнущую слизь. Я открыл глаза и
вздрогнул, изо рта моего вырвалось облачко пара, ночью в горах,
стало холодно, я весь дрожал. Вокруг толпились какие–то странные
твари – пауки, многоглавые змеи, огромные кошки с которых, будто
бы сняли кожу, они суетились вокруг, и через них я видел свет
огромной луны нависшей над горами.
Я догадался, это были те призраки, о
которых рассказывали нам разведчики, призраки, живущие за
горами. Но почему они вышли сюда?
Приглядевшись, я приметил, непонятные мне
существа слизывали с камней тёмную застывшую кровь. Это у них
получалось очень ловко. Есть на камне тёмное пятно, подходит
зверь и вот уже камень чист.
Я не понимал, питаются они подобным образом
или просто очищают горы, но призраки, отведавшие крови
становились как бы плотнее. Меня они не трогали, будто бы вообще
не замечали. А с рассветом потянулись прочь. В миг, когда небо
стало серым вокруг меня не осталось ни одного зверя. Но я увидел
такое, от чего мои волосы стали дыбом. Сквозь камни, которыми я
завалил пещеру, начали выходить орки, они шли, и ветер колыхал
их тела, они были ещё прозрачнее пауков, но я узнавал их,
каждого, они столпились вокруг меня и стояли молча. И я молча, с
ужасом, смотрел на них. Потом по тропе начали подходить войны,
те, что погибли у подножия, защищая наш отход и так же те, кто
умер, не дойдя до гор, и те, кто бросились вниз со скал, среди
них я увидел Айгу и мать. Их было так много, что мне показалось,
что тропа, где совсем недавно хватило места для боя, не вместит
их всех, но им не нужна была земля под ногами. И я был
единственный среди них живой, вокруг меня стояли мертвецы. Но
они не осуждали меня. Я увидел своего отца Джера, он был рядом с
моей матерью, за край его плаща держался Джук, и голова его была
на своём месте. В этот момент я позавидовал свому сводному
брату, он был со всеми вместе, им было не страшно, а я был один.
Отец посмотрел в сторону восходящего
солнца, потом на меня. А я не понимал, чего же они ждут. Их
глаза были такими, что я не сразу подобрал слово, а потом понял
– голодными. У мертвецов не было сил идти дальше, а я не мог
накормить их кровью врагов. Да и вообще, что я мог сделать?
Тогда я достал нож и вскрыл вену на левой руке. Первые капли
упали, но не долетели до земли. Призраки не позволили им
пропасть бесцельно. Каждому из них было не много надо, капля, а
то и меньше. Они питались и уходили прочь, а я стоял на коленях
с вытянутой рукой и думал, что ничего этого нет на самом деле, я
просто схожу с ума.
В конце концов, рядом со мной остались
только мать, отец и Айга. Меня качало, то ли от потери крови, то
ли моё тело двигалось в каком-то странном танце.
- Простите, - прошептал я.
И услышал в ответ:
- Живи.
Глоток крови для каждого. Потом мать
коснулась раненой руки, и меня точно обожгло, я вскрикнул и упал
на камни.
В этот раз меня разбудило солнце. Я со
стоном поднялся и, вспомнив своё ночное видение, огляделся.
Вокруг было всё так же как до момента наступления темноты,
ничего не изменилось, вот только не было на камнях тёмных пятен,
но могло ведь быть другое объяснение их исчезновению, например
прошедший дождь, следы которого убрали солнце и ветер. Но,
взглянув на свою руку, я понял, что обманываю сам себя. Сквозь
всё запястье тянулся шрам. Было не возможным, что нанесённая
мною рана затянулась всего за несколько часов, но ведь раньше её
там не было. Я понял, это прикосновение матери залечило мою
руку.
Я долго сидел на краю, думая, куда идти
дальше, люди были правы, орки не примут меня. Потом мне
вспомнились слова матери – «Мир людей он огромен, Эрх». Мне
показалось, что она сама сказала мне это, я даже оглянулся в
безумной надежде увидеть её, но за спиной никого не было. И
тогда я решил, что эти слова, то единственное, что у меня есть.
Собрав немного еды в разбросанных вещах, я понял, что шанс
выжить у меня имеется, и начал спускаться с горы.
Моё путешествие назад напоминало прогулку
по кладбищу. То тут то там я находил мёртвые тела, я знал имя
каждого, я помнил их живыми, но уже не останавливался, чтобы
похоронить, там наверху, я отдал всё что смог, к тому же теперь
после всего произошедшего со мною ночью, я не видел в этом
смысла. Этих я оставлял птицам. Ешьте птицы! Летите все сюда!
То, что было главным, уже покинуло эти старые обноски.
Я молился птицам, я поклонялся им. Я верил
в них.
Время для меня остановилось, я шёл не
замечая день или ночь, я был как зачарованный, даже убегая от
людей я не чувствовал такого, сейчас мне было просто всё равно.
Во всём огромном мире не было места, где меня бы ждали. Это
отнимало силы.
Когда я подошёл к месту, где мы прощались с
моим настоящим отцом – Джером, я готов был зажмуриться, чтобы не
видеть тел, не видеть его тела.
Но предо мною были лишь разбитые повозки,
сломанные стрелы и прочий мелкий хлам, который остаётся на полях
сражений. Люди захоронили тела орков, свалив их в общую яму.
Впрочем, своих они похоронили почти также, единственное насыпали
сверху нечто вроде низенького кургана.
Я опустился на землю рядом с могилой
урукхаев и сидел в раздумье, что же мне делать дальше. Какая-то
подлая мыслишка то и дело напевала, что я зря не пошёл со своим
человеческим отцом, по крайней мере, сейчас бы у меня была
надежда на будущее, но я прогнал эту мысль. Предателем я быть не
хотел.
У меня не было карты, не было даже
представления куда можно идти, но я точно знал, что не хочу за
горы. Ни за что на свете я не хотел вновь встретиться с
призраками, пусть даже я знал их и любил при жизни. Живому там
не место, к тому же люди направились именно туда, возможно в
поисках уцелевших урукхаев, я всё же где-то в глубине души
надеялся, что таковые были, а может, у людей был, какой-нибудь,
свой умысел, или хотя бы обычное любопытство.
Я же пошёл по нашему следу назад, туда,
откуда мы и пришли.
Мой переход был ещё более страшен, чем
движение к горам, я стал похож на зверя. Припасы мои в скором
времени закончились и я голодал. Пытался добывать рыбу в быстрых
холодных речках, и, если удавалось поймать, ел её сырой, ещё
трепещущей. Я даже воду пил как животное опустив лицо в
обжигающие холодом струи. Постепенно я сбился с известной мне
дороги, предпочитая идти вдоль реки. Здесь, по крайней мере,
была вода и пища. Ночами я лежал на земле и смотрел на огромные
яркие звёзды. Я не различал созвездий, хотя когда-то мать
рассказывала мне о них. Но я не запоминал их, так же как не
запоминал рассказанные ею сказки. Теперь же какие-то обрывки
вспыхивали в моей памяти, как огонь что я однажды видел в
звёздном небе. В первые мгновения я испугался, так что
захотелось завыть, что-то тёмное и жуткое было в этом огне, что
напомнило мне мерзких пауков – призраков, а затем я подумал, что
этот мир, где не оказалось места моему народу, достоин участи
быть сожженным таким огнём.
Но как не старался я выжить, всё меньше сил
было у меня. Я оставался, не смотря не на что, ребёнком, слабым
и одиноким. Порою я даже переставал понимать время суток, всё
покрывалось пеленой. И частенько лёжа на земле, я собирался с
силами, чтобы побороть голод и мучащую меня лихорадку, для того
чтобы доползти к реке и попытаться поймать какую-нибудь глупую
рыбу, или лягушку, все, что можно было съесть. В такие моменты я
говорил сам с собой, мне казалось, впрочем, не исключено что так
оно и было, ко мне приходили мои умершие, они беседовали со
мной. Я знал, что они рассказывают мне что-то важное,
предостерегают о чём-то страшном. Но едва они исчезали в никуда,
как я сразу забывал их слова. Иногда я видел картины и людей, с
которыми меня ранее никогда не сводила жизнь. Я видел огромные
поля сражений, видел несущихся девятерых всадников на чёрных
конях, и кровь замирала в моих венах от страха и в то же время
от зависти к той силе, что они обладали. Да они были лишь
призраками, но всем нам было суждено рано или поздно стать
бестелесными тварями, так я думал тогда. А эти некогда великие
короли не утратили своей мощи, даже когда их тело сгнило, предав
их силу. Они несли ужас и мрак, но что есть зло? Разве кто-то
смог бы мне ответить. И думая так, я всё чаще и чаще вызывал эти
видения. Они будто чувствовали это, точно слышали мой зов,
представая передо мной. Кольценосцы мчались вперёд, и их плащи
трепетали за спинами и били по крупу коней, подгоняя их и в без
того безумной скачке. Вперёд! Вперёд! Шли тёмные армии,
заставляя дрожать землю. Я видел урукхаев отмеченных белой рукой
их создателя и восхищался их непобедимостью. А над всем над этим
был ОН! Я видел и ЕГО! Когда видения отступали, я, приходя в
себя, удивлялся этим снам. Но тут же забыв о том, что я сам
нахожусь на грани между смертью и жизнью, призывал их вернуться.
И вновь чеканили шаг тёмные армии, лилась кровь, я видел, как
гибли люди. И не чувствовал ни сострадания, ни злорадства.
Временами мне начинало казаться, что я это ОН. И что под моей
распростёртой дланью идут армии, и что это я могу заглянуть в
душу каждому своему воину и выкрасить её в чёрный цвет. И я
смеялся, распугивая зверей и падальщиков, собравшихся над моим
телом, в котором едва теплилась жизнь.
В одном из видений, оказавшись перед НИМ, я
спросил:
- Почему же ты проиграл?
И ОН улыбнулся мне в ответ.
- И как ты можешь являться мне сейчас, если
тебя больше нет? – задал я второй вопрос.
ОН вновь улыбнулся и его голос был нежен,
точно поцелуй перед смертью:
- Вначале я отвечу тебе на твой второй
вопрос, потому что он должен был быть первым. Всё должно быть в
своё время. Понимаешь?
Я кивнул.
- Я в каждом существе помнящем меня и
верящем в меня. Как бы меня не звали, я всегда один и тот же.
Придёт время и новый Властелин поведёт свои войска. И он будет
мной и в тоже время он будет другим. Понимаешь?
Я не понимал, но всё же утвердительно
кивнул, почему-то я чувствовал, что я самое главное потом, и не
стоит останавливаться на мелочах.
- И вот мой ответ на твой первый вопрос. Я
не проиграл. То ведь была битва, а не война. Силы Света думают,
что Зло потерпело поражение. Но битва была настолько великой,
настолько грандиозной, такими обворожительными и влекущими были
мои слуги, что не многие позабудут, и дети, играя, содрогаясь от
страха, всё же будут изображать их.
- Но зачем это всё?
- Зачем?
- Да к чему должна литься кровь и почему
Средиземью просто не жить в мире?
- Это скучно, - сказал он и расхохотался. И
я был не уверен, что сказанное им было правдой.
ОН исчез, а перед моими глазами снова
предстала битва. Я смотрел с содроганием как эльфы, люди, орки,
гномы, хоббиты и прочие существа убивают, уродуют, режут друг
друга. Их лица были искривлены и безобразны. Я видел, как
Средиземье окутывала битва, и каждый был готов убить другого. Я
закричал, пытаясь остановить всё это. Но был лишь бесплотным
духом, а они убивали и убивали, и земля до самых своих костей
пропиталась кровью, так что Чёрные гномы ходили по колено в ней
в своих самых глубоких шахтах, не замечая, что это кровь,
принимая её за тёмную воду. Я же чувствовал тошнотворный запах
её, и видел, как поднимаются испарения над ней, чтобы вновь
превратиться в жажду убийства, в месть за мёртвых, в кажущуюся
отвагу. И, похоже, только я понимал, что всё это бесполезно.
Бесполезно уничтожать кого-то, бесполезно плавить кольцо,
бесполезно устанавливать законы и порядки, всё это влечёт за
собой только кровь и боль. И Зло, умирая, только глубже пускает
корни, точно захороненное в землю зерно, и кровь плавит кости
земли. Вот он смысл! И я постиг его. Всё было ловко
спланированной игрой, всё это было для того, чтобы просто
разрушить мир подточив его изнутри. Всё было ложью и власть ради
власти и жажда покорить мир, всё это было разыграно ради того,
чтобы Добро, само того не понимая, лило воду на мельницу врага,
точнее не воду, а кровь.
- Хочешь остановить всё это?
Я не сразу понял, что это не сон. Голос
звучал не в моей голове, он был в ушах, я так отвык от речи, что
вскрикнул, она показалась мне самым прекрасным звуком на земле.
Видения отпускали меня, всё дальше уходили армии, и ветер клонил
им вслед головки трав прощаясь, покой возвращался ко мне.
Я с трудом открыл глаза и увидел старика
сидящего рядом, от него исходила такая сила, что я вздрогнул.
- Не бойся, - сказал он мне, - я здесь не
для того чтобы причинить тебе зло. Если бы я этого хотел, мне
было бы достаточно пройти мимо, и ты бы умер.
- Может быть, так оно было бы и лучше.
Незнакомец не ответил, он молча отвязал от
пояса флягу и дал мне напиться. Вино было тягучим и горьким, мне
вдруг вспомнилась кровь, которую я видел в своих видениях. И тут
же я заметил на губах старика странную улыбку, мне показалось
торжествующую, но она пропала, когда он сообразил, что я смотрю
в его лицо.
Вино придало мне сил, и я смог сесть. А
затем вдруг почувствовал как боль, голод и лихорадка прошли.
- Да, похоже, я не ошибся, - на сей раз
открыто и широко, улыбнулся старец. Несмотря на его почтенный
возраст, зубы его были белы и ровны, и я подумал о клыках зверя.
- Кто ты, и в чём ты не ошибся?
- У меня много имён, - я вздрогнул при этих
словах, - и разным людям я являюсь под разными обличиями, но всё
это мелочи, зови меня Седобородый. Что касается твоего второго
вопроса. То если бы ты был не тот, кого я искал, то, глотнув из
моей фляги, ты тут же умер. Только избранные могут пить это
вино. Ты один из них.
Я усмехнулся:
- И на что же я избран?
- А разве ты сам не видел?
- Откуда ты знаешь о моих видениях,
Седобородый?
- Я многое знаю. Разве ты не хочешь, чтобы
всё прекратилось? Разве нет у тебя желания прервать мучения
твоего народа?
- Я…
- Ты считаешь себя слабым ребёнком, но
разве за эти дни ты не стал старше? Разве не открылось тебе
такое, что подняло тебя над твоими сверстниками и над людьми? Ты
молчишь? Но я и не требую с тебя все и сразу, пройдут годы,
прежде чем ты обретёшь полную мощь, но начать ты должен сейчас.
- Что сегодня день какой-то особенный? - я
рассмеялся.
- Нет, обычный день, но не для тебя. Просто
ничего не случается в одночасье. Чтобы скатать большой снежный
ком в начале нужна пригоршня снега. Годы подготовки и учёбы, да
и армия не набирается в миг.
- И я буду Властелином.
- Да!
Я вновь увидел мчащуюся девятку и
бесчисленные армии, но теперь я повелевал ими и делал я это
только из-за лучших побуждений, нет, я не хотел ничего плохого.
Просто желая изменить мир, я вынужден был искоренить зло и в
первую очередь эльфов, этих зазнаек, что думают что выше и лучше
остальных. А потом я должен заставить людей признать первенство
урукхаев! И в руках у меня была такая сила, что я расхохотался.
Я продолжал смяться и когда раскрыл глаза.
Старик улыбнулся мне и поднялся, опираясь на чёрный посох.
Точнее, я сначала подумал, что это посох. Это было копьё на
чёрном древке.
- Вот возьми его, - Седобородый протянул
оружие мне, наконечник яростно блеснул.
Я, покачиваясь, поднялся, мир вокруг плыл.
- Дай мне ещё глоток из твоей фляги.
- Не боишься, после того, что я рассказал
тебе?
- Оно же не убило меня в первый раз.
- Но доза может стать слишком большой.
- Не бойся, старик.
- Да не ошибся, - он протянул мне флягу, и
я сделал очень большой глоток. Постоял несколько минут,
прислушиваясь к своим ощущениям, чувствуя, как разливается кровь
по моим жилам. Как вопят в моей душе голоса тех, кто умер и ещё
умрёт на этой земле, а потом протянул руку к копью. Оно легло в
мою ладонь, и я почувствовал его мощь. Силой было наделено
древко, а не наконечник. Я стоял, прислушиваясь к тому, как
оружие зовёт меня за собою, как просит крови и повелевает,
собрав армию, покорить мир. Как же это было сладостно обладать
вот такой силой! Мир вдруг стал маленьким, это он, а не я, был
беззащитным всеми покинутым мальчиком, даже не знавшим кто он
такой, а я помогу ему, укажу дорогу. Я ВЛАСТЕЛИН!
Я поднял копьё над собою, чувствуя, как
собирается за моей спиной тьма, да её сила всегда рядом. Я ведь
урукхай! А свет, он прячется за людьми, он слаб. Мне в этот
момент было так хорошо, как никогда не было и не будет. Мир был
моим, однажды ощутивший будет жаждать этого вновь. Я посмотрел в
небеса, они были так близко. И я опустил копьё, опустил древком
на своё колено. Раздался такой хруст, что казалось, рухнули все
твердыни Средиземья. Слёзы хлынули из моих глаз, и я,
размахнувшись, бросил копьё в реку.
Старик скрипнул зубами от злости, но я
твёрдо посмотрел в его глаза, чувствуя какую-то странную мощь в
себе, точно сломанное копьё передало мне часть своей силы.
- Ты был бы лучшим, - Седобородый смотрел
на меня без злобы во взгляде, - Средиземье пылало бы от одного
прикосновения копыт твоей лошади к земле, и народы сгибались бы
пред тобою. Они любили бы тебя за силу в глубине твоего сердца,
а не за остриё копья, ты бы был тем древком, что несло их. И ты
поступил глупо, сломав копьё.
- Теперь ты убьёшь меня?
- Нет, просто уйду и оставлю тебя здесь.
- У меня есть сила!
- Скоро ты почувствуешь, что твоё
измождённое тело не может воспользоваться ей. Ты умрёшь один,
мучаясь и проклиная себя.
- Пусть, зато я испортил твои планы.
- Ха, ты их немножечко подвинул во времени,
если ты думаешь, что ты единственный избранный, то здорово
ошибаешься.
- Но я сломал копьё.
Старик расхохотался:
- Знал бы ты, сколько на свете этих
проклятых копий, мечей, луков, кинжалов. И даже если все они
будут сломаны и уничтожены, всегда можно выковать новые. Это всё
не более чем вместилище, образы.
- А если я убью тебя? – мои глаза недобро
блеснули.
- Убей.
Но я опустил взгляд, не потому что
испугался, а потому что понял, Седобородый хочет этого. Это
будет первая кровь, за которой прольются реки.
- А знаешь, в ближайшее время ты не умрёшь,
- вдруг прищурился старик, точно читая какую-то невидимую книгу,
- ты выживешь. Но я проклинаю тебя той силой, что ты вобрал в
себя с моим вином и той что вложило в тебя сломавшись копьё. Они
объединятся и будут искушать тебя всю твою жизнь. Ты и сам не
слабак, но твоя воля будет с тобой лишь до тех пор пока ты не
прольёшь кровь разумной твари, убив её. Едва эта кровь коснётся
земли ты потеряешь над собою власть и следы твои станут
пропитаны кровью. Вороны будут лететь за тобою следом и клевать
трупы по которым пойдёшь ты. И тогда чёрное копьё вновь будет
целым и всё станет по-моему.
Старик плюнул на землю и, развернувшись,
молча пошёл прочь, а меня в миг охватила слабость. Я упал
ничком, ощущая только боль, и как в насмешку, мимо меня
проносились видения армий и того, что я мог совершить, но от
чего отказался.
Потом спасительное небытие окутало меня.
Очнулся я от лёгкого прикосновения ладони
ко лбу.
- Мама, - позвал я. И незнакомый женский
голос откликнулся мне:
- Я здесь, сынок.
Медленно, точно на глаза давили камни, я
поднял веки. Я лежал на лавке накрытый овечьим тулупом, рядом
сидела темноволосая женщина, совершенно не похожая на мою мать.
Я хотел сказать, что я не её сын, но вдруг образ моей матери
скользнул пред моими глазами и тихий нежный голос шепнул мне на
ухо.
- Она, теперь она.
Я закрыл глаза, забываясь в спасительном
сне. И в нём не было битв и смертей, он нёс меня на своих
волнах, убаюкивал и ласкал. Когда я очнулся второй раз, в доме
был ещё и мужчина. Оказалось, что это охотник обнаруживший меня
на берегу реки и хозяин дома.
- У нас нет своих детей, - говорила,
волнуясь, та самая женщина, которая назвала меня сыном, - мог бы
ты стать нашим ребёнком? – её голос сорвался.
И я согласился. С тех пор меня зовут Эдагом.
Я соврал своим приёмным родителям, сказав, что потерял память.
Но они были так рады, что я остался у них, что и не пытались
меня о чём-то расспрашивать. Вскоре я стал их гордостью, в той
деревеньке, где мы живём, я первый и в стрельбе из лука и в
верховой езде равных мне нет. И никогда не голодала моя семья, с
тех самых пор, как я вышел со своим новым отцом на охоту. Сила
копья живёт во мне, но и моя собственная сила не исчезла, иногда
они сталкиваются, чаще всего в моих снах. И я вновь вижу чёрных
всадников и безумную битву существ.
Годы шли, я женился, и теперь мои приёмные
родители не могут нахвалиться на внуков. Моего сына зовут Джер,
а дочку - Айга. И я рассказываю им сказки урукхаев, их слушают
не только мои дети, но и все, чьи сердца не заржавели от злобы.
Но изредка я, как сейчас, отправляюсь к Безымянным горам, чтобы
принести цветы на могилку маме и сестре. Я знаю, они не держат
на меня зла, также как не держит отец - Джер, но на моей душе
всё равно не спокойно.
В костре треснуло полено, и пламя
задрожало, ложась не ровными бликами на лица мужчин.
Говоривший замолчал, задумчиво глядя на
пламя, русобородый его собеседник, напротив, словно очнулся от
глубокого раздумья.
- Эдаг, или как лучше звать тебя, может
Эрхом?
- Зови Эдагом, Эрхом меня не зовут уже
многие годы, все кто знал меня под этим именем ушли навсегда.
Никто и никогда не слышал его больше. Ты первый кому я рассказал
эту историю.
- Почему ты сделал это?
- Пережитое наложило на меня свой
отпечаток, как я уже говорил тебе, иногда я чувствую и вижу
больше чем обычные люди, но, к сожалению не всё. Я встретил тебя
и почувствовал, что должен рассказать тебе о своей жизни. Но это
ещё ничего не значит, - мужчина пожал плечами.
- То есть, это может быть и знаком судьбы и
обычным желанием поговорить и высказаться перед незнакомцем,
который вскоре умчится в неизвестность?
- Вполне может быть и так, - Эрх улыбнулся.
- Скажи, ты никогда не жалел о том, что
сломал то копьё?
- Жалел?
- Да, разве никогда к тебе больше не
приходили те самые видения?
- Я часто вижу их в своих снах.
- Разве не сжималась твоя душа от горечи
того, что не ты изменишь мир, не отомстишь за отца урукхая, не
выполнишь его завета? Признайся? Разве не раскаивался ты в
содеянном, разве не появлялось у тебя желания вернуть копьё?
- Я никогда не раскаивался и не жалел. И
повторись всё, вновь поступил бы также.
- Ты смог бы изменить мир!
- Я изменяю его.
- Что может один человек?
- Может и очень многое.
- Как? У тебя нет ни армии, ни государства.
- Знаешь, зато за всё время с тех самых пор
как очнулся в избушке охотника, я не пролил ни капли крови
существа наделённого разумом. Да и животных я бью только для
того чтобы не умереть с голоду и не замёрзнуть зимой. И не
потому, что боюсь проклятия, я не верю в него, это были просто
слова змеи потерявшей свой яд.
- И ты думаешь, это что-то меняет? Не
слишком ли это наивно?
- Видимо плохо я тебе объяснял.
- Объяснял ты хорошо, только не согласен я,
что мирным путём можно что-то там исправить.
- Что ж у каждого свой путь.
- Скажи, а как же слова твоего отца, как же
его надежда на то, что ты можешь понять и людей и орков?
- Я помню о них. И знаешь что, я понимаю,
чего хотят и те и другие.
- Чего же?
- Они хотят просто жить. И этот мир
настолько велик, что в нём есть место каждому, - Эрх замолчал.
Русобородый поднялся, отвязал коня и
поклонился в пояс своему собеседнику:
- Ты прав у каждого из нас своя дорога, но
я рад, что встретил тебя. Прощай, - и, помолчав, твёрдо добавил,
- прощай Властелин.
|
