|
На поляне летали тяжелые шмели и шелковые цветные бабочки.
Благословенная тишина нарушалась только их умиротворяющим
жужжанием и стрекотанием летавчиков. Стояла жара, морило.
Казалось, что сам воздух загустел и дрожал от зноя. Мерцание и
трепетание серых вуалевых крыл летавчиков делало это еще более
заметным.
«Нет, в такую погоду работать нельзя, это определенно» – думала
Нинка. Правильно она сделала, что сбежала от Гилви. Только и
знает, что пойди туда, сделай то! А отношение все равно как к
малявке. К серьезным заклятиям не допускают. Раньше не так было,
при Джейане. Известные наговоры, какие можешь осилить – твои. А
новое сплетешь, так защити перед Учителем и пользуйся, сколько
душа пожелает. У всех ведь силы разные, и не от возраста они
зависят! Поучают, поучают, а сами что творят! Ведь сто раз
говорено было, что приворотная магия под запретом. Так ведь нет
– Нинка сама слышала как старшие девчонки у краснодеревника
собирались и творили, творили. Больше хихикали правда, вот и не
вышло у них ничего. То есть она думает, что не вышло: поди
разберись, по доброй воле парень за девчонкой как привязанный
ходит или наговор тут сильный на любовь положен.
Один из воздушных танцоров опустился на ветку прямо перед ее
лицом. Крохотные глазенки поблескивали ехидными зелеными
огоньками. Его одежки цвели красным и розовым – малышня клана
постаралась. Нинка даже знала, кто сшил эту одежку – Варея.
Соплюшка еще, а уж врушка да сплетница – спасу нет. И откуда что
у таких маленьких берется, попробуй разбери.
– «Шла бы ты за загородь, красотка» – довольно фамильярно
обратился к девочке летавчик, а то не пришлось бы бегом бежать
да через болотину. Ножки, ручки исколешь, одежку изорвешь,
волосики растреплешь!
Волосы у Нинки и впрямь были чудные. Про такие злыдни говорят
«грива лошадиная». Хоть укрывайся в них, в холода согреют.
Пушистые, с медным отливом. Рыжих в клане не особенно жаловали;
мальчишки часто дразнили ее Рыжухой. Нинка этого терпеть не
могла и сразу же заводилась. Вот и сейчас глаза ее заблестели,
но она сдержалась – обижать летавчиков было не принято.
– «А что
за срочность такая?» – пропела в ответ девочка. – «Ведуны что ли
войной пошли?».
Летавчик почувствовал иронию и стрелой взмыл вверх. Рдяные
одежки затрепетали словно маленький яростный костерок. Уж больно
нравные эти летучие создания, больно обидчивые. Дух остролиста и
то не такой трепетный, право слово. А этому малышу верно к тому
же и часть Варькиной вредности с одежкой передалась – магической
силы у него всего ничего – вот и липнет к ней что ни попадя.
– «Поспешай, Рыжая, бегом беги, может еще успеешь» – бросил
рассерженный вестник, – «а то зверь стопчет, пикнуть не
успеешь». – И мгновенно растворился в густой листвяной зелени.
Нинка прислушалась: полуденная дремотная тишина не нарушалась
нигде вокруг. Послать что ли мысленный импульс? Ну его, – решила
девчонка. – Неохота напрягаться. Наверное летавчик пошутить
решил, от жары рехнувшись. И мысли без усилий съехали на
приворотные заговоры. Она ведь все до капельки тогда подслушала.
И не сложно это вовсе. Только аккуратно сплести магию огня и
воздуха и нацелить тщательно на того, на кого нужно, а не просто
в белый свет стрелять. «Я бы смогла» – подумалось ей. Только
кого привораживать-то? Миха? Вот еще! И она стала перебирать
мальчишек клана. У всех при пристальном рассмотрении
обнаруживались разные недостатки: то кривые ноги, то
приплюснутый нос, а то и просто придурочный и скверный характер.
Критика так увлекла и развеселила девочку, что она совсем забыла
об осторожности. Члены клана вне становища всегда были начеку, а
уж если случалось заночевать в лесу– так спали в пол-уха
прислушиваясь, в пол-глаза приглядываясь. А как же иначе? Вдруг
кособрюх рыщет, да мало ли и колдовских тварей, Ведунами на
погибель людскую созданных? Только Нинка была еще девочка,
подлеточек, двенадцатый год стукнул. Размечталась, вот и забыла
обо всем на свете. Грызла пахучую травинку и про себя мурлыкая,
шевелила тонкими пальцами – плела заговор, повторяя, что
запомнила за старшими девочками.
Треснула сухая ветка. Нинка, очнувшись, вскинула глаза. Великий
Дух! Прямо над ней раскачивалась огромная мохнатая морда. Из под
пушистых усов торчали влажные от вонючей слюны клыки. Круглые
темные глаза смотрели оценивающе. Папридой! Сейчас как шваркнет
зубами и все, конец. Только голова зверя была куда как побольше
всей Нинки. Ужас охватил девочку. Ее пальцы все еще шевелились,
губы продолжали шептать, но волна слепой паники накрыла ее с
головой. Папридой потянулся к ней, шевеля громадными ноздрями.
Девчонка вскочила и дико заверещав иступлено взмахнула на чудище
руками нелепым детским жестом. Так малыши, которые еще и ходить
не умеют отмахиваются от плохого и страшного. Зверь дернулся
вперед. Этого оказалось достаточно, чтобы вывести Нинку из
оцепенения: в мгновение ока она вскочила и рванула не разбирая
дороги через лесную чащу. Прав оказался летавчик – одежа сразу
же оказалась изодранной цепкими лесными сучьями, а от аккуратно
плетеной косы не осталось и следа. Растрепанная и измазанная
неслась девчонка, не разбирая дороги. И что ей было бы не
ерепениться, а послушать доброго совета летавчика! Папридои ведь
не злобные, сами на людей почти никогда не бросаются – это люди
клана охотятся на этих огромных пушистых тварей ради их шкуры.
Теплая переливчатая шубка из такого меха согреет в зимние
холода, да и украсит любую модницу. Охотники заманивали зверя в
ловушку, создавая пугающие иллюзии, ворожбой проникая в его
сознание. Так почему же этот папридой никак не оставит Нинку в
покое?
Девочка отчетливо слушала треск сминаемых древесных стволов за
своей спиной, ей даже казалось, что она чувствует теплое влажное
дыхание зверя. Куда бы спрятаться, где укрыться? Долго эта
чудовищная гонка продолжаться не может, у нее просто не хватит
сил. Надо бежать домой, за спасительную загородь, кто-нибудь из
старших охотников обязательно остался в клане. Уж они-то точно
знают, что делать с этим чудищем, они обязательно спасут ее.
Надежда придала девчонке силы и она снова рванула не разбирая
дороги. Вода под ногами хлюпала уже давно, но Нинка не обращала
на это никакого внимания. Но вдруг земля куда-то исчезла и
девочка по грудь провалилась в болотную жижу. Трясина засасывала
ее, и напрасно руки хлопали и шарили вокруг в поисках хоть
какой-нибудь опоры, или ветки, или хоть длинной травы осоки.
«Вот и все», – подумала Нинка. – Сейчас болотина в последний раз
распахнет свою жадную пасть и заглотит ее с головой. Она
предстанет перед Великим Духом и тот спросит ее, почему она
умерла так нелепо.
«Я ведь сотворил тебя для долгой жизни, девочка»,– скажет он ей.
– «Ты должна была вырасти и стать своему клану надежной опорой.
Ты должна была многому научиться и родить много новых мальчиков
и девочек. Почему же ты все испортила?»
Перед Всевышним нужно быть честной, и никуда не денешься,
придется сказать всю правду. Что она не любит Варею, не любит
упоминаний про свои волосы и просто терпеть не может, что бы ей
командовали.
Она совсем забыла про папридоя, с которого все и началось, но
оказалось, что папридой про нее не забыл. Он стоял у края
болота, осторожно переминаясь, как раз у кромки изумрудной
зелени.
«Дальше не пойдет, боится», – удивилась девочка. – «Зверюга, а
соображает, не то, что я, глупая». Но папридой вдруг стал
осторожно продвигаться вперед. Потом он медленно опустился на
колени и лег мохнатым брюхом на болотную грязь.
«Вот настырная тварь! И тут не может оставить меня в покое».
Странно, но она совсем не сердилась. Больше всего ее раздражали
капли воды и нити тины, забиравшиеся в уши. Вода, попадавшая в
уши, с детских лет вызывала у нее панику. Но сейчас она знала,
что терпеть осталось всего ничего.
Рядом с ней оказалась голова зверя. Он тянулся к ней, вытягивая
мягкие мохнатые губы трубочкой. Казалось, что продвигаться
вперед папридой помогает себе даже висячими ушами.
«Чем же я ему так приглянулась?» – отстраненно подумала Нинка.
–«Неужто такая вкусная?»
Влажная пасть распахнулась, и скрипучие зубы сомкнулись на плече
девочки. В следующее мгновение она почувствовала, что взмывает
вверх, грязь и болотные растения облетают с нее, и тело вдруг
становится невесомо легким, словно во сне, когда ты летаешь. Но
она не летела, а мерно раскачивалась в челюстях папридоя. Тот
уже выбрался из трясины и сердито тряс лапами, стараясь хоть
немного почистится. Потом он начал скрести прелую листву,
оттирая грязные подошвы. Зверь проделывал все эти процедуры, не
выпуская изо рта Нинкино плечо. Пятки у него оказались
неожиданно розового цвета, что придавало гиганту слегка комичный
и несерьезный вид. Через некоторое время папридой видимо
удовлетворился степенью своей чистоты. Он отряхнулся последний
раз и поставил девочку на землю. Стоять она не могла и тут же
шлепнулась, да так и осталась сидеть.
По всему выходило, что мохнач не собирается ее есть прямо
сейчас. «Может быть, он сытый, а меня так подцепил, про запас»,
– размышляла Нинка. Она постаралась вспомнить, что говорили им
про папридоев в клане. Почему-то ей настойчиво лезло в голову,
что эти огромные существа питаются только листьями и плодами
растений. Да нет, вряд ли. Девочка оглядела своего спасителя с
ног до головы. Такой кругленький, пушистый, он был бы даже
забавен, если бы не огромные размеры и устрашающего вида клыки,
торчащие из пасти. Зверь тоже сидел и смотрел на нее
необыкновенно внимательно. Круглые черные глаза даже не моргали
и неотрывно следили за Нинкой. «Удрать вряд ли удастся, » –
подвела она неутешительный итог. Так они и сидели, пялясь друг
на друга, словно в гляделки играли.
Прошло довольно много времени. Девочка немного успокоилась и
принялась рассуждать сама с собой. «Меня уже давно хватились,
это точно. Гилви захотела задание какое-нибудь дать, а меня и
нету. Все равно до темноты искать не будут. Мы сейчас не так уж
далеко от клана. Может быть охотники на нас наткнуться или сама
сбегу». Мысли путались, после всех прошедших испытаний безумно
хотелось спать. Папридой тоже клевал носом. Несколько раз он
поднимался и принимался утаптывать листву, потом снова ложился.
Глаза его постепенно становились все уже, пока от них не
остались еле видные щелочки. Кто из них уснул первым, Нинка не
знала. Она проснулась уже ночью, когда небо осветилось
разноцветьем лун. Зверь мирно спал, положив голову на лапы. То
ли от усталости, то ли просто нос у него был так устроен, но
папридой храпел и пушистые усы взмывали и опадали в такт его
храпа.
Решенье пришло само собой. Тихонько поднявшись, стараясь не
разбудить спящего, Нинка сначала осторожными шажками, а потом и
рысью понеслась в сторону родного становища. Тело ломило, но
душа пела. Убежала, убежала, наконец-то! Вот только ночью
скакать по лесу совсем не так как днем. Темно, страшно. Духи
деревьев выглядывают, где-то ухает и стонет. Нет-нет, да заденет
по лицу что-то липкое, на ветку совсем не похожее. Откровенной
нечисти нет, конечно, возле клана – ворожеи давно всю повывели,
а все боязно. Через некоторое время девочке пришлось
остановиться – перед ней простиралось огромное озеро. Как же она
могла так заблудиться? Леший что ли водил? Или собственный страх
замутил голову?
Ровную гладь воды изредка нарушали круги от играющих рыбешек.
Тихие всплески и посвистывания ночных птиц умиротворяли. Нинка
уселась на берегу. Надо решить, куда теперь податься. Вряд ли
разумно снова идти ночью, а то снова забредешь куда-нибудь, есть
ведь и похуже местечки. Самое главное, что от зверюги
оторвалась. Надо было как-то устраиваться на ночлег, но внезапно
девчонка поняла, что заснуть все равно не сможет – страшно
хотелось есть.
«Я сожрала бы сейчас даже вареного таракана, даже сороконожку!»
Почему-то ей казалось, что вареный таракан – это верх
противности; жареный бы все-таки похрустывал на зубах, а если
посолить и с пряностями… Мысли о еде становились нестерпимыми,
сосало под ложечкой. «Нечего без толку сидеть» – решила Нинка –
«пойду поищу чего-нибудь на зубок».
Трудно искать съестное в незнакомом лесу, а уж ночью тем более.
По летней поре наиболее оптимальным решением были грибы, да
только попробуй, найди их в темноте! А узнать съедобные или нет
– вообще проблема – по запаху что-ли?
Так она и передвигалась, наполовину ощупью, пока не споткнулась
обо что-то мягкое. Раздалось злобное шипенье и клацанье зубов.
Нинка увернулась, перекатываясь с боку на бок, потом вскочила, и
снова была сбита с ног. Папридой, как же она могла о нем забыть!
Его шкуру ни с кем другим не спутаешь. Только не должен он быть
так близко, да и по ее представлениям находился совсем в другой
стороне. Между тем характер у зверя определенно испортился –
теперь он явно и недвусмысленно собирался растерзать ее. «Может
быть, он не любит, когда его будят по ночам?» – проносилось у
девчонки в голове между двумя кувырками. Ей становилось все
труднее. По ноге полоснули неслабые когти, потекла кровь. Зверь
не шутил. В ход пошли зубы– удар тяжелой головы – и из пореза на
животе тоже закапало. Нинка согнулась пополам и отлетев,
плюхнулась спиной на поваленный ствол. От удара голова
мотнулась, словно у тряпичной куклы. Папридой надвигался.
Длинная шея отклонилась назад для последнего удара. Девочка
заскулила, дернулась и попыталась отползти. Тело не слушалось
ее. Но удара не последовало.
Когда Нинка открыла глаза, она решила, что сошла с ума:
папридоев вдруг стало двое. Они сцепились друг с другом не на
жизнь, а на смерть. С ужасающим скрежетом лязгали зубы. В пылу
схватки гиганты вставали на задние лапы, передними царапая и
раздирая шелковистый мех противника. Сначала девочке показалось,
что звери совершенно одинаковы, но потом, приглядевшись, она
поняла что ошиблась. Один из них был помельче и посветлее.
Именно он нападал, а тот, другой, защищался.
Надо было уносить ноги, пока животные были заняты и дракой
забыли о ее существовании. Нинка попробовала ползти –
бесполезно. Ноги и руки почему–то не слушались ее. «Колдовство»,
– мелькнуло в голове. Но потом она вспомнила, как упала спиной,
сухой треск, как от сломанного дерева, и поняла все.
Отстраненно, словно и не про себя. Она видела охотников, которые
так же лежали неподвижно, после того как им перебивали хребет.
Им не помогали не добрые травы, не целительная магия. Через
некоторое время они умирали.
Больно
не было, только пусто и как–то сосуще противно. А папридои все
дрались. Нинке показалось, что она узнала того, помельче. Это
был «ее» папридой. Это от него она убегала вчера и именно он
почему-то вытащил ее из болота.
–«А покалечил меня совсем другой, тот что потемнее» –помыслилось
девочке.
– « Значит, белый, он вроде как защищает меня, что ли. С чего бы
это?»
Нинка знала, как охотятся на папридоев. Охотники затуманивали их
сознание иллюзиями и страхами, а потом направляли в заранее
приготовленную ловушку. Там зверя обездвиживали и с еще живого
резали шкуру. Так кожа была мягче, а мясом клан мог кормится
долгое время.
–«Им не за что любить людей. И меня тоже не за что. Я как и все
ела мясо их сородичей и согревалась в холода их мехом. Тогда
почему, почему маленький попридой все время меня спасает?»
Тем временем схватка гигантов закончилась. И победитель как раз
направлялся к ней. Бока животного тяжело вздымались и из
многочисленных порезов сочились кровь. Теперь уже невозможно
было разобрать цвет шкуры животного, мех был заляпан грязью. Но
спустя мгновенье Нинка поняла, что выиграл «ее» папридой: карие
глаза приблизившейся к ней морды лучились теплом и радостью.
Когда хотят убить, так не смотрят.
Мягкие ноздри осторожно обнюхали ее. Теплый шершавый язык мазнул
по щеке. Девочка заплакала. Навзрыд, не здерживаясь, выпуская
наружу все страхи и боль этих дней, отчаяние близкой смерти.
Потому что, что она почувствовала, что теперь не одна, ее
жалеют.
Жалость папридоя была деятельной: он осторожно толкал ее носом,
пытаясь передвигать. Дело двигалось медленно, но скоро девочка
поняла, что зверь подталкивает ее к озеру.
Ночь
отступала: восходящее солнце золотило воду и растущие рядом
деревья. Прибрежные травы гнулись и льнули к блестящей воде.
Усилия папридоя наконец увенчались успехом: руки девочки
коснулись воды. Как ни странно, она была теплой, гораздо теплее,
чем утренний сыроватый воздух. Может быть злаки, росшие вокруг
водоема роняли в него свои зерна, и те забраживали, но запах от
озерца стоял тот еще. Так пахли корчаги с пшеницей, когда в
клане по осени готовили из нее терпкое забористое веселящее
питье. Ладони начало покалывать и живительное тепло поднималось
все выше по рукам и плечам к шее, словно язычки пламени обнимают
сырую головню в очаге.
Зверь продолжал заталкивать Нинку в воду. Он не успокоился, пока
девочка не оказалась в озере целиком, а наружу торчала только
голова, да и то не вся. Тогда мохнач прилег рядом, и начал
самозабвенно пускать пузыри, через свои пушистые усы, мгновенно
ставшие мокрыми.
Так они
пролежали довольно долго – может быть целый день – Нинка не
могла сказать точнее, время казалось, было не властно здесь, на
этом волшебном озере. Тепло воды нежило и целило; понемногу
стали оживать руки. Жизнь возвращалась в ее искалеченное тело,
вскипая в каждой клеточке. Ей захотелось плыть, и она поплыла ни
о чем не думая и не заботясь.
Папридой, конечно, был рядом, шумно фыркая и пыхтя. Золотые
брызги взлетали в воздух, и Нинке было так весело, как бывало
только в далеком детстве. Она плеснула водой на мохнатую морду
зверя. В следующее мгновение маленькая волна окатила ее лицо:
папридой старательно ответил ей тем же. Так они и резвились в
теплых водах целебного озера, пока усталость не сморила их.
Нинка выбралась на берег и хотела было упасть и уснуть, но
какое-то противодействие мешало ей.
– Нельзя…..Идти…Идти….– смутные образы–слова возникали в голове
как из тумана. Мысленная речь. Девочка в волнении оглянулась.
Где-то должны быть люди, они говорят с ней. Но вокруг никого не
было, – только папридой иступленно заглядывал в глаза, пытаясь
вести за собой, прочь от озера.
– «Ты можешь говорить?» – от изумления Нинка произнесла это
вслух, но потом исправилась и спросила мысленно; медленно,
подбирая отчетливые и понятные образы.
Папридой
явно обрадовался, что его поняли продолжая твердить:
–идти….идти….
Нинке
пришлось подчиниться. Пока они шли, девочка снова и снова
пыталась обращаться к зверю, но папридой игнорировал эти
попытки. Наконец они остановились на привал. Нинка встала перед
мордой животного: – почему молчал раньше? – настойчиво спросила
она, заглядывая в круглые темные глаза. И тут же ей пришлось
зажмуриться: зверь проецировал картины охоты. Страх, запутанное
сознание, полная неразбериха мыслей. И голоса: – такие
вкрадчивые, ужасные в своем спокойствии. Это были мысленные
голоса людей. Нинке даже показалось, что она узнала членов
своего клана. Теперь она поняла – самым страшным для папридоя
был мысленный контакт с человеком: это утрата разума, безумие и
смерть. Но почему же теперь зверь заговорил с ней?
Надо было идти – невозмутимо пояснил мохнач. – нельзя
оставаться. Плохо.
Почему ты выручаешь меня? – задала девочка давно мучивший ее
вопрос. Папридой молчал, прятал глаза. Если бы речь шла о
человеческой девченке, Нинка готова была бы поспорить, что та
стесняется. Кстати…..–«Ты кто, девочка или мальчик ?» – странно
спрашивать об этом, но под этим мехом…, да и кто их папридоев
разберет!
«– Девочка.
Ама». – стеснению мохнашки не было предела, она даже заскребла
передними лапами перед мордой, что должно было соответствовать
человечьему ковырянию ногой земли.
«– И я девочка » обрадовалась ее собеседница Нинка.
Ночью
они спали рядом. Шерстистый бок папридоя грел не хуже печки.
Нинка зарывалась в шелковистый мех и чувствовала себя уютно и
безопасно. Зверь дышал ровно, посапывая с присвистом, морда
выражала довольство. Его сердце под толстым слоем мускулов и
шкуры бухало как добрый кузнечный молот: тук–тук, тук–тук. Под
эти звуки девочка начала засыпать; только временами ей казалось,
что стучит не один молот, а сразу два.
Лето семимильными шагами спешило навстречу осени: по утрам холод
чувствительно покусывал за нос и кончики пальцев. Осенние
паучки-трудяги развесили свою паутину под венчиками
заколосившихся трав, над зеленым ковром мха. Роса алмазной пылью
оседала на них; придавая невиданное великолепие этим навесным
мостикам и роскошным садам, в которых так любили танцевать духи
стихий.
Одно из этих маленьких настырных и пролазливых созданий заметило
странную парочку:
– «Сюда, скорее» – созывал дух своих товарищей, и его оранжевый
огонек метался из стороны в сторону.
Тут же место ночлега девочки и папридоя расцвело чуть ли не
сотней блуждающих огоньков.
– «Человеческое дитя, дитя клана» – возбужденно трещали они.
– «Рядом со зверем! Немыслимо, невероятно!»
Всплеск их силы разбудил Нинку, буквально подбросив ее над
землей. Мгновение она осовело хлопала ресницами, но быстро
пришла в себя. Духи стихий были капризными, но очень полезными
созданиями. Обычно они роились в местах скопления Силы. Если
договориться, они могли открыть энергию своей стихии, да и
вообще дать массу полезных сведений. Поэтому девочка страшно
обрадовалась, увидев обступившие ее огонечки.
– «Стихийнички, миленкие! Как кстати-то!»
– «Ты заблудилась, дитя? Проголодалась?» – вспыхнули и
затолпились духи. Как и все магические создания, они остро
чувствовали эмоции и теперь буквально купались в волнах
искренней Нинкиной радости.
– «Нет миленькие, где мой дом я знаю. Я не могу только понять,
почему со мной случилось, то, что случилось, и что мне теперь
делать». – И девочка рассказала духам о событиях последних дней.
Огонечки стихийчиков вспыхивали, перемещались, пока наконец не
сгруппировались каждый по своему цвету: оранжевые – духи огня;
синие, блестевшие как сапфиры, – духи воды; прозрачные как
голубая дымка – духи воздуха и зеленые – земли. Ближе всех к
Нинке толпились огненные, они-то и стали отвечать на ее вопрос.
Их голоса сливались в один, вибрируя словно гул пламени.
– «Ты сплела заклятье» – пели они.
– «Ты приворожила папридоя силой огненной стихии, силой любви, о
глупое и невежественное дитя клана. Ты заставила зверя страдать
по тебе и мучиться от неразделенного чувства.
– «Ты вплела в наговор силу воздуха» – мерцали прозрачные
огоньки. – «И стала нужна ему как воздух. – И как вода» –
подхватили сапфировые. – Ибо стал томиться жаждой по тебе, о
жестокая девчонка не ведающая что натворила!
– «И силою земли сделала ты наговор вечным, пока шумит лес и
зеленеет трава» – осуждающе тянули земляные стихии.
Оглушенная Нинка зажала уши руками. Этого просто не может. Ведь
папридой не человек, так не бывает. Или бывает?
Девочка вспомнила все несуразности поведения зверя. Они вполне
объяснялись внезапно вспыхнувшей под действием наговора любовью.
Ой, что же она наделала. Великий Дух! Что же теперь ей делать? И
она задала этот вопрос стихийчикам.
– «Пойти утопиться!» – насмешливо фыркнул ближайший к ней
огонек. – А следом за тобой утопится и бедный глупый папридой. И
не будет ни каких проблем.
– «А может быть, можно ее расколдовать?» – Нинка опять некстати
вспомнила, что ее папридой девочка, Ама.– «Ну в смысле снять
приворот?».
– «Такие привороты вечны, дитя» – грустно промолвил крупный
зеленый дух земли. – «Они не подвластны действию времени, их
нельзя разрушить или снять. Только смерть разлучает связанных
ими людей. Прости в твоем случае, человека и зверя.
– «Но я помню, нам рассказывали старшие» – не унималась Нинка –
В том клане, который потом весь вымер, Фарси и Марги. Там
девочка была, Гризельда; она полюбила мальчика, очень полюбила.
Она думала, что навсегда, только она почему-то ему не нравилась.
И эта Гризельда так страдала, а потом решила его приворожить.
Все у нее получилось, и тот парень, он стал ходить за ней как
привязанный. В глаза смотрел, за руку держал, слова всякие
хорошие говорил про любовь. Ходил день, два, и три. Сначала
Гризельда жутко счастливая была, а потом стало это ее доставать.
А тут другой мальчик на нее заглядываться стал. Ну вроде
понравилась она ему, сама по себе без приворота. Первому
мальчику, приколдованному, это совсем не понравилось. Он сначала
ничего, терпел, а потом взял палку и тому по голове, и убил.
– «Старшие поведали вам эту историю, чтобы вы никогда в жизни не
пользовались приворотами» – встрял въедливый оранжевый дух огня.
– и никогда не ломали жизнь, как свою, так и других. А ты после
этого взяла и обрушила любовное колдовство на несчастное
животное!
– «Но там дальше говорилось, что вроде можно снять приворот!» –
пыталась защититься девочка. – «Ведь когда убийцу хотели
изгнать, Мария, ворожея клана, не позволила. Она сказала, что
его надо не судить, а лечить. Да я помню, кажется это называется
отворот.
– «Как у тебя все легко и просто: полюбила – разлюбила,
приворот – отворот» – духи были возмущены. Их огонечки
засверкали нестерпимо ярко. – А ты знаешь, что Ама, твой
папридой….
Но тут гигантский зверь проснулся, затряс усами и оглушительно
чихнул. Стихийчиков разбросало в разные стороны. Пока папридой
потягивался и почесывался, Нинка внимательно его разглядывала.
Округлый живот, как пушистый шар на длинных пушистых лапах. И
какая-то по детски смешная мохнатая голова, и забавный хвост
прутиком. Почему-то девочка думала, что у самки папридоя как и у
всякого зверя женского пола, должно быть вымя, но у Амы в самом
верху живота выглядывали два соска, совсем похожие на
человеческие.
– «Доброе утро!» – прозвучало в голове у девочки. Лучистые глаза
Амы искательно заглянули в ее лицо. Нинка попыталась улыбнуться
в ответ. Ей придется рассказать Аме все. Рассказать и попросить
прощения. Но слова не получались. В голове не рождались нужные
мыслеобразы.
– «Что случилось? – ты чем–то не довольна?» – просигналила Ама.
Видимо поток эмоций, нахлынувших на девочку, задевал папридоя и
без мысленной речи. Тут Нинка решилась. Она объяснит зверю все,
но потом; потом, когда все исправит. Она должна ее расколдовать,
и тогда она попросит у Амы прощение.
– «Я хочу показать тебе одно место» – послала Нинка папридою
слова мысленной речью. – «Тебе там понравится!».
На сосновый бор, притулившийся между звонкой речкой и поганым
болотом, девочка натолкнулась еще в детстве. Мелкий серо-желтый
песок покрывал сизый ковер сухого ломкого мха. Коричнево-рыжие
сосны как человечки склонялись одна к другой. Вроде бы все
обыкновенное, но место было совершенно нездешним. Оно не
принадлежало этому миру, как, впрочем, и никакому другому.
Почему так, Нинка объяснить не могла, но чувствовала она это
вполне определенно. Нездешние были покой и отрешенность, даже
сам воздух. Сюда никогда не забредали звери и не залетали птицы.
Но девочке было здесь хорошо. Поэтому она не поделилась своей
находкой ни с кем из клана, но в каждую свободную минутку
прибегала сюда посидеть под соснами и тоже стать чуть–чуть
другой.
А потом, когда она стала постарше, здесь начали происходить
странные вещи. Нинка не засыпала, но как-то отключившись от
действительности наслаждалась проведенным здесь временем. И
перед ней будто наяву появлялись разные картины. Большую часть
их она не понимала, некоторые ее пугали. Но понемногу девочка
поняла, что видит кусочки будущей жизни. Так происходило не
всегда, но довольно часто.
Вот и теперь Нинка решила, что лучшего места для снятия
приворота ей просто не найти. Сначала она попытается посмотреть
вперед, в грядущее, а потом, может быть, попробует все
исправить.
Нужно было сориентироваться куда идти.
– «Я сейчас полезу на дерево, – передала девочка Аме свои
мысли». –Нужно узнать в какую сторону идти.
– «Зачем на дерево?» – удивилась папридой. Покажи, какое место.
И в ответ на недоумение Нинки, попыталась объяснить: – Подумай о
нем так, чтобы я увидела. Папридои знают…..места.
Девочке не пришлось напрягаться, знакомый образ сухого мха,
теплого плотного смолистого воздуха возник в ее голове сам
собой.
– «Знаю где, – мгновенно откликнулась Ама. – Туда надо идти? – И
Нинка ощутила явную неохоту зверя.
– «Надо, обязательно надо», – ответила девочка и папридой не
стала с ней дальше спорить.
Они отправились в путь и вскоре Нинка начала узнавать места, где
они шли. До конечной цели их похода было не так уж и долго – к
вечеру они должны добраться. Чтобы как-то развеселить
загрустившую Аму, девочка попыталась развлечь ее разговором
– «Вы верите в Великого Духа? – спросила Нинка папридоя.
– «Мы знаем только Большого Деда, – тут же откликнулась Ама.
– «А кто это?»
– «Он пришел к папридоям, когда мы были еще зверями, – тут
девочка ощутила, что папрдой улыбается. – Он дал нам мысли и
научил нас думать.
– «Думать?» – переспросила Нинка.
– «Говорить из головы в голову» – уточнила Ама. – Мы не можем
как вы. У нас другой рот, и то что внутри. Тут пушистый гигант
наклонился и разинул пасть. За мощными зубами, способными
перекусить бревно, развивался раздвоенный язык, переходящий в
хрящеватое внутреннее горло.
– «Большой Дед сказал, что делать можно, а что нельзя, –
продолжала папридойка. – а потом ушел. Но папридои знают – он
видит.
– «А что нельзя делать?» – заинтересовалась Нинка.
– «Нельзя бить больных и маленьких» – важно пояснила Ама. –
«Нельзя думать неправду…».
– «Чувствовалось что она выдает истины, которые затвердила еще в
детстве».
Когда они пришли к сосновому бору уже стемнело. На небе вступила
красная луна. Никогда еще Нинка не видела ее такой огромной.
Папридойка настороженно озиралась.
– «Сейчас воды согрею» – просигналила ей Нинка. А ты пока
отдохни. Но Ама и не подумала ложиться: напряженная,
вытянувшаяся, она замерла как гигантская статуя.
Вода в самодельном котелке из коры железного дерева закипела
очень быстро. Девочка протянула руки над паром, чтобы согреться.
Невольно взгляд ее упал на бурлящую поверхность воды. Как много
пузырей. Один большой все никак не лопался. Его поверхность
ширилась, росла и скоро заняла весь котелок. И вдруг Нинка
увидела в нем бегущих людей. Все ближе, ближе. Она уже узнает их
лица: Гур, Василий, а вот и Мих. Рты раскрыты, они кричат; в
руках копья. В воздух взлетают молнии. Девочка уже почти
разглядела, в кого они целятся, но тут виденье исчезло. Теперь
из котелка на нее смотрело черное страшное лицо из–под черного
капюшона. Ведун! Стертые глазницы черепа сверлили тяжелым
взглядом. Они искали ее, Нинку, она была в этом уверена. Девочка
чувствовала, что у нее нет сил противится, она падает в эти
черные злые водовороты чужой воли. А там, в них, поджидало то,
что хуже смерти.
Шипя от напряжения Ама мордой опрокинула котелок, и страшное
видение исчезло. Нинка упала на мох и закрыла лицо руками. Ее
била дрожь. Бежать, надо скорее бежать отсюда. Иначе Ведун
найдет их.
Великий Дух! Какой же дурочкой она была, когда думала, что
сможет сама освободить Аму от приворота. Нинка ощутила себя
маленькой и слабой. Ее сила, ее безопасность – клан. Нужно
скорее идти в становище. Там охотники они защитят. И Фатима, их
Ворожея. Уж она то наверняка знает, как делают отворот. Они
спасут и Аму и Нинку. Все будет хорошо. Дрожь понемногу
отпустила девочку. Она погладила морду папридашки рукой еще
слабой от пережитого ужаса.
Все будет хорошо! – мысленно сказала она ей и потеряла сознание.
В себя девочка пришла довольно быстро. Ама хлопотала над ней как
курица над потерянным и вновь обретенным любимым цыпленком. Но
испытанный ею страх не исчез. Он поселился в глубине души как
болезнь, ржавчиной разъедая ее. Теперь это была уже не та
взрывная, рыжая девченка, вспыхивавшая от любой мелочи. Она
начала бояться.
Изменились и их отношения с папридоем. Если раньше Нинка как бы
покровительствовала своей мохнатой подружке, то теперь все было
наоборот. Животные лучше людей чувствуют неуверенность,
порождаемую боязнью. Ама тоже не была исключением. Тем более,
что привязанность к девочке делала ее особенно восприимчивой к
сменам ее настроения.
Перемену в Нинке папридойка ощущала всей своей шкурой: как
зловредные предупреждающие мурашки, делающие волосы колкими и
ломкими. И Ама пыталась развеселить Нинку, встряхнуть ее,
вырвать из зажатости оцепенения. Но все было бесполезно.
Единственным стремлением девочки было вернуться к своему клану.
Только там, как ей казалось, подружек ждет надежная защита.
Нежелание папридойки идти к людям было очевидно. Каждый шаг в
направлении становища давался ей с трудом. Но она пересиливала
себя и шла, потому что так хотела Нинка.
– «Ты не бойся, – в который раз уговаривала Аму девочка. – Никто
тебя не обидит. Я все объясню нашим, и тебя не тронут.
Папридойка не верила.
Наконец подружки вступили на охотничью территорию клана. До
становища было уже рукой подать. Нинка заметно приободрилась.
Еще бы! Тут каждое деревце знакомо, каждый кустик друг. Здесь ей
случалось в детстве и в прятки играть, а потом и от строгой
Гилви хоронится. Теперь она обрадуется даже ей, даже
Варейке-соплюшке!
Шевельнулись ветки и дорогу им заступили охотники.
– «Дим,
Гур, Вася!» – возликовала Нинка. – «Мальчики наконец-то я
дошла!»
– «Тише, Рыжуха» – оборвали парни ее причитания напряженным
шепотом. – «Спугнешь зверя, дурица несмышленая!»
– «Какого зверя? Нинка недоуменно огляделась по сторонам. За
время их путешествия девочка совсем отвыкла видеть в Аме
жывотное. И сейчас ей даже и на ум не пришло, что охотники имеют
в виду именно ее мохнатую подружку.
– «Красного зверя и красную девицу надо брать вовремя, то есть
сразу же!» – вдруг вспомнилось Нинке любимое присловье
охотников. – это, стало быть, она, Нинка, а красный зверь? Ама?!
Перед ее внутренним взором снова всплыло видение: бегущие
охотники с копьями, разинутые в крике рты. Тогда оно и помыслить
не могла, что бегут они убивать ее подружку, Аму, которая
столько раз вытаскивала Нинку из беды и которая любит ее. Нинке
казалось, что она вновь склоняется над котлом и вся эта
охотничья сцена происходит не на самом деле, а только отражается
в кипящей воде. Потому что те люди, к которым они шли за
защитой, теперь убивали Аму. Та даже не сопротивлялась – просто
стояла как вкопанная и изо всех сил пыталась спрятать огромную
голову в плечи.
– «Нет, не надо! Не смейте» – не своим, диким голосом завопила
девчонка. – «Не трогайте ее!» – Она кричала и бежала, пока
сильные мужские руки не поймали ее. Как пушинка Нинка отлетела
на скользкую черную землю, расползшуюся грязью после недавнего
дождика. Тут же вскочила на четвереньки, собираясь броситься
опять. Рыжая коса, испачканная и изодранная, болталась как
красный хвост.
Такого просто не должно быть. Эти оскаленные морды не могли быть
лицами ее соплеменников. Нинка помнила их умиротворенными и
добрыми, когда по вечерам весь клан собирался у костра: горел
огонь, слушали сказки старших и пели песни. Люди клана – та
надежда, помощь от черного ужаса, в которых она так отчаянно
нуждалась!
Копья разили без промаха. Еще бы ведь зверь не сопротивлялся.
Редкая удача! Охотники даже не сочли нужным прибегать к
магическим уловкам, чтобы осилить папридоя. Зачем? Ведь он и так
уже стал добычей, уже пойманный, закланный и загнанный гигант,
который не делал даже слабой попытки убежать.
Били все. Даже Мих, с которым Нинка дружила с детских лет, и о
котором думала, когда плела приворот, под который по несчастной
случайности попала Ама.
И что могла она, девчонка, сделать против чуть ли не десятка
опытных охотников, сильных мужчин, членов ее клана? Ама умрет,
ее мясо будет съедено, а шкуру поделят между собой местные
модницы.
Никогда! Ни за что! Нинку подбросило. Руки сами собой взлетели
вверх. Ненависть и отчаяние, клокотавшие у самого горла, вдруг
стремительно перетекли в руки и сорвались с кончиков пальцев
синими обжигающими молниями. Она метала их в охотников, и те
корчились и падали. Падали Гур и Дим, Вася и Мих. Ошеломленные
помертвелые лица. Нинка не знала, убила ли она их или нет. Не
важно. Она сделала выбор.
Нужно увести Аму подальше и как можно скорее. Ясно, что их крики
и устроенная иллюминация не могли остаться незамеченными. Сейчас
сюда сбежится весь клан, а Нинка не сможет выстоять против всех.
Копья торчали из шкуры папридоя и мешали идти. Девочка принялась
вырывать их. Ама глухо стонала.
– «Потерпи милая» – шептала Нинка. – «Потерпи, хорошая. Никогда
тебя не брошу!».
Она говорила вслух, но папридой понимал ее. Из полу закрытых
глаз зверя скатывались крупные слезы. Пошатываясь, она шла за
девочкой, из последних сил, тяжело поводя боками.
– «Ама надо идти» – твердила Нинка мысленно. – «Надо идти.
Надо».
Но она не отвечала. Девочка не знала, слышит ли ее папридойка,
но продолжала посылать ей свои мысли. Она настойчиво протягивала
ниточки между их сознаниями, мостила дорогу образами. Связь не
должна прерваться, ибо только она удерживала сейчас зверя, не
давала упасть в мягкие лапы поджидающей смерти. С отчаянием
обреченной Нинка звала свою подружку, уговаривала, теребила.
Шаг, еще шаг, еще. А надо идти быстрее, за плечами может быть
погоня.
Теперь клан уже никогда не будет заботиться о Нинке, никогда не
станет на ее защиту. Она нарушила основное правили: нельзя
поднимать руку на своих. Жизнь каждого члена клана священна. Она
– основа благополучия всех. Чем больше клан, тем легче добывать
пищу, защититься от Ведунов, диких зверей, холода. А она
использовала магию, чтобы уничтожить своих. Сколько она убила их
сегодня, Нинка не знала.
Теперь она стала изгоем. Ее не будут убивать. К чему отягощать
свою совесть кровью человека? Но никто и никогда не станет ей
помогать. Она больше не член клана Твердислава. И ни какой
другой клан никогда не примет ее под свое покровительство. Никто
не даст ей ни пищи, ни крова. Никто не отомстит за ее смерть, и
не станет платить за нее долг крови. Клан изверг ее, все люди
отвернулись. Она одна на свете, и только раненый полуживой
папридой отныне будет ее поддержкой и опорой.
Шаг, еще шаг. Как медленно они идут!
– «Я не могу больше» – прошелестели мысли Амы, слабые, где-то на
границе сознания.
– «Соберись» –закричала Нинка. – «Ты должна».
– «Нет» – мысли папридойки стали какими-то отстраненными.– «Я не
говорила, но теперь ты должна узнать…У меня внутри маленький…»
Малыш папридой. Так вот о чем хотели рассказать девчонке
стихийчики. Великий Дух, какая же она была дура!
Нинка взглянула на папридоя, теперь по-новому, отягченная новым
знанием. Конечно, круглый живот ходит из стороны в сторону. И
она же слышала как бьется сердце малыша. Она должна была понять!
А она потащила Аму за собой к клану! Ведь папридойка же
чувствовала, она так не хотела идти.
– «То озеро, оно поможет тебе?» – осторожно просигналила девочка
зверю.
– «Я не смогу дойти» – пришел ответ . – «Я умираю».
Меховая гора грузно упала на землю. Тело зверя била крупная
дрожь. От хаотичных ударов мощных лап содрогалась земля.
Испуганные птицы покидали свои гнезда и взмывали в небо,
спасаясь от неведомой опасности. Подслеповатый ежик спешил
увести свое семейство подальше. Искалеченные духи поломанных
деревьев, жалостно поскуливая, просачивались сквозь листву и
таяли в воздухе.
– «А ведь она рожает»– подумала Нинка. От лекарок она часто
слышала про роды у женщин и примерно представляла себе этот
процесс. Вряд ли папридои так уж сильно отличаются от нас людей.
По крайней мере, рожающая женщина должна была вести себя
примерно также как сейчас Ама. Правда размеры и масштабы немного
другие.
–«Успокойся» – мысленно приказала Нинка своей мохнатой
подружке.– «Ты не умираешь, ты просто рожаешь». Будешь так
колотится, повредишь малышу.
Папридойка не отвечала, но девочка чувствовала, что ее слова
дошли: удары стали реже и тише. Ама успокаивалась.
– «Дыши глубже» – командовала девчонка.– «И молись Большому
Деду, чтобы все прошло нормально».
– «При
родах у нас молятся Па–и–Пу, матери всех папридоев» – неожиданно
пришел ответ.
– «Чудненько, вот и молись ей! Если бы ты была женщиной, я
посоветовала бы тебе согнуть ноги в коленях и подтянуть их к
груди. А папридойки как рожают?»
– «Не знаю. Это мой первый малыш».
Так Нинка разговаривала со своей страдающей подругой, и смешила
ее, и дышала вместе с ней.
– «Ты самая хорошая» – вдруг пришли к девочке мысли папридоя.–
«Ты такая смелая и красивая».
Глаза зверя широко распахнулись. Было видно, что мысленная речь
дается ей с трудом. – «Я тебя люблю!».
Когда-нибудь я попрошу у тебя прощения, ожесточенно думала
девочка, сжимая руками мокрый от крови и грязи мех. И десять, и
двадцать раз буду просить, только бы ты простила. Я не хотела
причинить тебе это, честное слово. Просто так получилось.
Но папридою она послала совсем другие слова: Я тебя люблю!
И это было правдой.
Временами из пасти папридоя вырывалось сдавленное рычание, и
тогда ее хвост начинал ходить вверх-вниз. Наконец отошли воды, и
через некоторое время на свет появился мокрый серый комок,
размером с неслабую корову. Комок не походил на животное, а
скорее напоминал сверток.
Он ведь запутан в плотный пузырь, – догадалась Нинка. Оно знала,
что оболочку надо немедленно разорвать, иначе ребенок не сможет
дышать и задохнется. Повитухи прокалывали ее ножом. Под рукой у
Нинки не было ничего. Помедлив мгновение, она решилась.
Опустилась на колени, девочка принялась разрывать неподатливую
пленку зубами. Тут пригодились бы зубы кособрюха, – подумалось
ей, – не к ночи будь помянут! Но упорство и труд брали свое,
дело пошло. Через некоторое время маленький папридойчик,
освобожденный от пут, лежал на земле рядом с матерью. Он был
беленький и мокренький, тощий хвостик его дрожал, а уши были
прижаты к голове. Морду украшал крупный розовый нос с широко
развернутыми ноздрями. Такими же младенческими розовыми были и
пятки малыша.
Нинка с трудом разогнулась и охнув схватилась за поясницу.
Потрогала пальцем зубы. Они оказались на месте, хотя ей
показалось, что акушерская деятельность вышибла их. Повернувшись
к Аме, она промыслила:
– «У тебя чудный сынок! Посмотри».
Но глаза большого папридоя оставались закрытыми. Нинка тормошила
ее, кричала, даже била, но все напрасно. Ама умерла. Ушла к
Большому Деду и Па–и–Пу, рассказать про свою короткую и
трагичную жизнь.
Девочка обхватила мохнатую шею зверя руками и заплакала. Ама
умерла. Все было бессмысленно и ненужно. И зачем теперь она
сама, Нинка и ее никчемная жизнь. Только страдание и смерть на
ее пути. Зачем все это, зачем?
Что-то теплое толкнуло ее в бок. Малыш папридой тыкался в нее
розовым носом, неуклюже раскачиваясь на своих слабеньких лапках.
– «Ма-мма» – мычало животное, – «ма-мма». Нинка повернула к нему
мокрое от слез лицо и утонула в полных любви, лучистых глазах
маленького папридойчика.
|
