|
***
За окном электрички смеркалось. Солнце, обласкивая розовым лучем
оставляемый им до утра мир, медленно уползало за вершины
деревьев. Под мерный перестук колес, выбивавших одним им ведомый
ритм, так хорошо и уютно было дремать. Прикрыв глаза и
понадежней пристроив видавший виды рюкзак у ног не побережешься,
так и спереть могут, я блаженно прикрыл глаза и вытянул уставшие
топать по лесу ноги. В голове крутились разные мысли. Но главная
была о нем. О моем нежданном сокровище. О моем роке и моем
обереге. О Русском Мече.
За долгие годы, которые я был его хранителем, я понял одну
простую, как фрукт заморский апельсин, истину. Мы с мечем
неразлучны. И не разделимы. Мы две половинки одной сущности.
Пришедших в мир в тяжкую годину немирья на земле Русской и
ставших ее надеждой и опорой. Я и Меч. Меч и Я. Меч без
хранителя был просто очень могучей диковинкой, не более. Так же
как и я без Меча был просто очень могучим ведуном и волшебником
на Руси. Но вместе мы представляли грозную силу для любого, кто
отважится творить беззаконие, поправ древнюю Правду и совесть
человеческую. Но сейчас нас разделила сила, преодолеть которую
мне еще только было суждено. А для начала надо было найти Меч и
вернуть его в схрон.
Под аккомпанемент колес и своих мыслей я задремал. И во сне ко
мне пришли картины прошлого. Того прошлого, которое было уже не
изменить. Вначале я увидел себя. Тогда еще молодого выученика у
нашего волхва.
Как всегда, воспоминания пришли незваными.
***
Мой наставник умирал. Не от старости, нет. И не от ран. Он
умирал от того, что передал мне все свои знания, и теперь двух
ведающих истину быть просто не могло. Таков исконный порядок.
Молодые побеги приходят на смену старым лесным великанам. Но он
уходил из мира живых не так, как это делают простые дети
Сварога. Он истаивал. Растворялся в окружающем его пространстве,
для того, чтобы бесплотным духом ступить в Ирий к престолу Отца.
Я уже давно заметил, что черты лица моего наставника стали
истончаться, как сосульки под светом яркого весеннего солнца. В
то же время стало понятно, что мое обучение мое обучение
подходит к концу. Но я не был рад этому. Потому что пришлый
сирота, без крова и родни, каким пригрел меня старый Боян,
слишком хорошо помнил неловкую, но от этого такую дорогую
стариковскую любовь. И мне было ужасно тяжело сознавать, что
единственный близкий человек уходит из земной жизни. Я знал, что
дорога моего наставника лежит в пресветлый Ирий, но сердце мое
полнилось печалью. Сказать по чести, Боян всю жизнь прожил
бобылем, отдав предпочтение служению силам, стоящим у Истоков.
Ведь это был его путь. Ведь боги каждого ведут своей дорогой. И
потому, когда я, голодный и ободранный, вышел из лесу к избушке
волхва, тот был удивлен. Но, похоже, для него это не было
неожиданностью. Дело в том, что малыш, пришедший к его порогу
просто не должен был выжить, пробираясь через топи и буреломы.
Но раз выбрался, значит, лесные хозяева привели его к этому
дому. И видать, не с проста. А коли так, то и к людям выводить
мальца не стоит. Тем более, что старец уже давно подыскивал себе
приемника, но все без особого толку. Не чувствовал он в тех,
кого подвергал испытаниям, искры, Богами изначально людям
дарованной. Тут же было все по-иному. Малец так и лучился
предначальным. И старый волхв понял: вот он и пришел, его лучший
и единственный ученик.
Голодный и оборванный малыш, меж тем, стоял и смотрел на него
ясными, как весеннее небо глазами. И судя по всему, нимало не
боялся грозного кудесника, которого на лесной тропке сторонились
матерые беры, а хозяева лесов, полей и холмов так и вовсе
принимали его, как родного. Малышу было не более лет четырех от
роду. Только полно, рождались ли такие дети? Доступным только
ему, старому ведуну, зрением, Боян видел в мальце
предназначение. Огромное и непомерное бремя, которое малыш
понесет на своих плечах, когда вырастет. Он давно ждал именно
этого ребенка. В котором соединится неукротимость Перуна и
кротость Ярилы. Этому ребенку было суждено стать заступником
земли Русской. Этот ребенок был ой как ко времени. Ибо близились
дни куда как тяжкие.
***
Так я стал обучаться у Бояна, молва о котором гуляла по всем
окрестным городам и весям. Да и в богатую и чопорную Византию
нет-нет, да и долетали слухи о могучем чародее язычников. А
старому волхву, казалось, не было особого дела до того, что
знают о нем аж за морями. Он жил в мире с природой и людьми,
издревле живущими окрест. И учил так же жить своего ученика, имя
которому нарек Всеслав, ибо славен он должен был стать своими
поступками. А ученик впитывал древние знания, как сухое лыко
впитывает воду. Старик не мог на него нарадоваться.
Шли годы, и вскоре Всеслава стали жаловать ленные духи и всякое
зверье. А домовые и прочие овинники, так те и вовсе в парнишке
души не чаяли. И порой проказничали с ним на пару. То лягушек в
молоко подбросят склочной большухе на ближнем погосте. То
проезжего купца в лес заманят, да водят его кругами, пока тот в
голос не взмолится да не начнет расшалившуюся нечисть потчевать
бранным словом. Но шалости все были безобидные. Коль был от них
какой убыток, то Всеслав его прибытком оборачивал. Молоко
пролито было, так он мог с гуменником договориться, и назавтра
корова вдвое против вчерашнего молока давала. А коли кони у
купца запалились, так лешие да кикиморы им под копыта тропку
нужную кидали, и прибывал купец к месту дней на пару раньше.
Но не только шалить мог юный Всеслав. Пришли однажды люди к
Бояну просить заступничества. В Дальне Веси волколак появился.
Уж откуда и принесла его нелегкая, и не знал никто. Может,
пришлый, а может из своих кто. Тут-то старик и решил проверить
ученика. Отправил его с ходоками. Те малость пороптали, но
перечить не стали. Знать, так оно и надобно, если мудрый волхв
юнца безусого с ними посылает. А юнец устроил на злыдня
натурально облаву. Вот только за загонщиков у него лешие были, а
омутником было упокоено тело страшного чудовища. И обернулся
Всеслав, всего то, от вечерней зари до вторых петухов. А Боян
приглядывал за ним, дух свой бесплотный на свободу отпустив, да
крепко накрепко ему заповедовал мальчонке помочь, коли беда
стрясется. Но ученик все сам управил, да при том в лучшем виде.
Вот только охотой увлекся настолько, что духа, его опекающего,
не заметил. За что и получил посохом поперек спины, когда
вернулся. В назидание.
***
Отчетливо вспомнился момент передачи Меча. Не самого Меча, а
того сокровенного знания, коим обладал мой учитель. В мир пришло
лето, сокрушив притязания жестокой Мораны, которые именовались
зимой. Боян уже давно дал понять, что у меня свой путь под этим
небом. Путь, выбранный для меня Богами. И легким он не будет. Но
такова воля Сварога. И противиться ей грех смертный. Но я и не
думал этого делать. То, что
предначертано исполнить - исполнить должно. Я давно это понял,
и потому несильно удивился, когда Боян велел мне собираться в
дорогу: взять с собой припасов на два дня, и к рассвету быть на
готове. Куда идти и зачем – не объяснил. Сказал только, что если
я тот, за кого он меня принял, то я сам найду заветную тропку, а
мои товарищи, лешие да овинники, помогут. И я душой
почувствовал, что это начало моего пути. Пути, начертанного
Богами для смертного человека.
С рассветом Боян вывел меня за околицу и указал путь,
предупредив, что у меня лишь двое суток на все про все. Если,
мол, я не обернусь в этот срок, то обратно могу даже не
возвращаться. Пользы от меня уже не будет. То есть, коров лечить
да подгулявшим парубкам переломанные кости вправлять я, конечно,
смогу. Но вот предназначенного мне не выполню. А второго такого,
как я, можно и вовсе не дождаться. А время близится. Озадачив
меня таким напутствием, учитель повернулся, и, больше ни слова
не сказав, пошел в дом. Как всегда, прямой, как стрела, и
уверенный, как удар меча в руках бывалого витязя.
Сказать по правде, от такого напутствия хотелось взвыть, подняв
лицо к серому рассветному небу, и вопросить Богов и духов, за
нами незримо приглядывающих: Что делать-то, мудрые? Вразумите!
Но не стал я просить у Богов вразумления. Коль угодно им, чтоб я
стал вершителем их воли, так сами, куда следует, выведут. А
нет,так и не мне их судить за это. Но я видел, что мой наставник
волнуется чуть ли не более меня. И я понимал это волнение.
Простительно мне, если не справлюсь с испытанием. Молод еще, да
и на роду, видать, не то написано. А вот ему ошибиться во мне
было признанию себя бессильным равно. Но и мне не исполнить
предначертанного было невозможно. Я уже давно понял, о какой
угрозе говорил Боян. Догадался. Да и домовые с амбарниками и
банниками уж не раз остерегали меня. Говорили, что в селениях
стали появляться странные волхвы. На постоялых дворах браги не
пили и по долгу не задержи вались. А сразу шли к старосте или
князю, и начинали призывать отречься от Богов, которым еще
пращуры наши хвалы возносили, и с которыми вместе первый кузнец
злую Морану-Смерть одолел да Змея в Исподний мир сверг. От
богов, мир наш сотворивших и порядок в этом мире поддерживающих.
От исконно нашего отречься! Вот только, обычно, были такие гости
биты да из горниц под смех и прибаутки в одном исподнем
выставлены. Но и поруганные, и осмеянные черноризцы не спешили
покидать негостеприимные веси, начинали по площадям да корчмам
басни про своего Распятого Христа плести. И то какой он добрый и
справедливый. Мудрый да жалостливый, и как всем хорошо будет
жить с новым богом в душе, завет прародительский отринув. Чудеса
всякие именем его творили. То хлеба приумножат, то посохи в змей
обратят. Только, баюны наши-то, басни поскладнее плетут, а
ведуны да колдуны и не таких чудес сотворить могли. А вот однако
не ходили они с нашими богами в чужие заветы. И не призывали
соседей отречься от Правды прародительской во имя правды
соседской. А черноризники не унимались. И биты бывали, и
собаками травлены, и гнали их, подолы своих черных одежд
подобравших, под смех девок да веселое гиканье парней до
ближайшего перекрестка. А там дорогу указывали, пониже спины
приложив, для верности. А потом собирались и недоуменно качали
головами: Как такое может быть, чтоб один бог да за всем миром
сразу приглядеть успел? Вон, у Сварога, поди, помощников
сколько. И семарглы, и духи разные помельче, да и то не со всем
справиться может. Иной раз, и нам, смертным, помогать приходится
жителям Ирия. А первый кузнец так и вовсе Перуна из Чернобогова
плена вызволил.
С такими мыслями я пустился в путь в тот день. Куда идти и что
искать, я не знал. Но тропка сама легла мне под ноги и, мягко
виляя меду пней и деревьев, указала мне путь. Я поблагодарил
старого лешего, хозяина светлого бора, прилегающего к нашему
дому. Не думая о том, куда ведет меня эта тропинка, я решил
следовать воли Богов и не отказываться от помощи духов стихий.
Раньше они меня не подводили, касалось ли дело чего-то
серьезного или простых проказ.
Размышляя о том, куда и за чем послал меня наставник, я не
заметил, как закончилось краснолесье и начался настоящий, густой
лес. В этом лесу хозяйничал уже другой леший, старый и угрюмый,
но и он, судя по всему, не решился препятствовать воли Богов.
Хотя он часто показывал свой склочный нрав раньше, но теперь не
стал меня морочить: тропка также струилась у меня под ногами.
Судя по всему, она должна была привести прямо к месту. Так и
случилось. Я неутомимо отшагал почти весь день через чернолесье,
перепрыгивая через поваленные стволы и переходя овраги. И вот
чернолесье кончилось. Внезапно. Как будто кто-то отрезал его
ножом. Я вышел на поляну, казавшуюся такой неуместной в этом
лесу.
А на поляне было капище Перуна. Статный воин с секирой высился
под сенью векового дуба в центре круга, обозначенного девятью
кострами. И вырезан он был, как и положено, из цельного дубового
ствола. Глаза Бога грозы смотрели сурово и строго, ни дать ни
взять на припозднившегося с торжища сына смотрел отец. Перед
резным идолом стоял белый алатырь - камень. А на нем лежал меч.
Нет, не изукрашенное сокровище изукрашенное горящими
самоцветами. Простой меч, и, кажется, даже железный. С рукоятью,
обвитой сыромятным ремешком. Кожа была потертой, как будто
служил этот клинок верой и правдой многим поколениям своих
хозяев. И не было на мече ни одного пятнышка ржи. Клинок был
чист и светел, как будто гуляла в нем яркая Перунова молния. Меч
притягивал взгляд. Притягивал и не опускал. Казалось, говорило
доброе прародительское оружие: «Возьми меня в руки. Возьми и
владей. Во вечные времена защищай отчие земли». И я взял бы меч,
но пройти к нему не было возможности. Потому что вокруг поляны,
по внешней границе незримого круга, толпились навьи. Ничьи
предки. И их взгляды тоже были устремлены к мечу. И помыслами
стремились они к нему же. Но не могли переступить священный
круг, образованный кострами, не могли вступить под сень Перунова
дуба. Но я тоже не мог пройти, не потревожив беспутных душ. А
они, переваливаясь с ноги на ногу, страшно вихляясь истлевшими
телами, волей Чернобога вернувшиеся к жизни, вершили свой
страшный хоровод вокруг заветной поляны. То и дело один из них
отделялся от сборища и пытался преодолеть защитный круг. Но
только касался он невидимой преграды, как тут же кубарем
откатывался назад, взвизгивая, как побитая собака. Но, коль
вывела меня тропа к этому капищу и его мечу, то и мне надо было
исполнять волю Сынов Неба. Скинув мешок с припасом наземь, я
достал железный
нож и обвел себя кругом, так, чтобы и мешок попал в его черту.
Известно же, что выходцы из Исподнего мира боятся честного
железа, видно, в память о том, как кузней Кий угощал Морану -
Смерть своим молотом. Сев в круге, я достал из-под рубахи оберег
- громовое колесо со спицами, загнутыми посолонь, сжал его
правой рукой и обратился к воину, стоящему на поляне:
-Перуне, господине! По воле твоей пришел я сюда! Выполнять
начертанное мне от рождения! Но ты видишь, господине, жители
Исподней страны чинят мне препятствие! Преодолеть его я не в
силах, не подвергнув себя смертельной опасности. Прошу тебя,
Повелитель Грома Небесного, окажи мне помощь и поддержку. Твоему
потомку, пришедшему на Твой зов!
И тот час же, услышав мои молитвы, небо глухо пророкотало
громом, как бы подтверждая, что я услышан. Блеснули сполохи
небесной молнии, и снова пророкотал гром, в раскатах которого
слышался голос:
-Чего ждешь, ученик волхва? Ступай и возьми меч! А я покажу тебе
его силу! Поднявшись в полный рост, я отряхнул штаны и рубаху,
и ступил за границы начертанного ножом круга. Ступил и обмер:
навьи, все, сколько их ни было на поляне обернулись ко мне. Жуть
и холод сквозили в их глазах. Тела, местами из которых
проглядывали костяки, жутко шелестели при каждом шаге. Мертвецы
молча и страшно двинулись на меня. Одной рукой я вцепился в
громовое колесо, которое потеплело уже от моей ладони, другой
вытащил нож и припустил бегом, петляя и подныривая под тянущиеся
ко мне со всех сторон руки, к капищу. Последние шаги я
преодолевал уже отбиваясь от насевших на меня навий. Ничьи
предки не собирались пропускать меня к тому, чего сами не могли
взять. Но и уступить человеку, полному жизни и теплой крови они
не могли. !Ибо такова была воля Чернобога и злой Мораны: «Добыть
Меч, не дать его потомкам Сварога». Не могли они, лишенные жизни
и разума, противиться ей. Рады бы, да таково было их посмертие.
Извернувшись как угорь и полоснув по протянутой ко мне страшной,
распухшей и черной руке мертвеца, видно утопленника, я рыбкой
бросился через невидимую черту, отделяющую меч от беспутных душ.
Повинуясь звериному инстинкту, я прикрыл голову руками, ожидая
удара о твердое. Но невидимая сила, по-отечески заботливая,
подхватила меня и увлекла за собой, как полноводная река,
уносящая древесный ствол. Увлекла, перевернула и поставила на
ноги перед самым алтарем. В небе снова громыхнуло, и молния,
упав сверху, обтекла резной лик Перуна, уходя в землю. Мертвые,
так и оставшиеся у границ незримого круга, взвыли. В их вое
слышалась неведомая человеку боль и злоба. Еще бы, пропустить
человека в капище, путь в которое им был заказан. А резной
Перунов столб шевельнулся, и из него ко мне шагнул воин, который
был там изображен. Высокого роста, с непокорными черными
волосами, как будто растрепанными порывом сильного ветра. В
простой льняной рубахе, которая мало что не трещала на
широченной груди. На шее воина ярко блестела, как будто кусочек
молнии извивался змейкой, серебряная витая гривна. В руках воин
сжимал Золотую Секиру, лезвие которой было, как новое, хотя не
раз крушило вражьи шлемы вместе с черепами, и гуляло по
непокорному загривку змея Волоса. Глаза, синие-синие, как чистое
небо в солнечный полдень, как промоина в черных грозовых тучах,
как синяя, нестерпимая сердцевина костра, смотрели на меня. Со
вздохом облегчения я опустился на правое колено, прижав правую
же руку к сердцу.
-Здравствуй, господине!
-И тебе здравствуй, Всеслав-чародей. Вот и пришел ты исполнять
предначертанное. Тут начнется твой путь. Путь длинный и
тернистый. На этом пути тебя будет ждать все, что положено
смертному: любовь и ненависть, дружба и предательство, смерть и
жизнь. Но будет и то, что простым смертным неподвластно. Готов
ли ты принять эту ношу? Ибо непомерна она, и не раз вспомнишь ты
этот день недобрым словом.
-Я готов, Сварожич! Что надобно делать? Укажи!
-Молод ты и горяч, Всеслав, которого нарекут Полоцким. Встань,
отрок, ибо с этого момента ты становишься моим побратимом.
Братом по оружию, которым надлежит защитить тебе землю Русскую
от всякого зла, в ущерб ей творимого. Возьми меч, ибо он
предназначен тебе, а ты - ему. Этот меч не раз брали в руки
славные витязи. Брали и побеждали. А победив, возвращали на
место. Потому как должен он был дождаться своего часа и своего
хранителя.
Запомни, в мече этом сокрыта вся сила Руси. В него вложена душа
родного края. Сам Сварог, Отец Небесный, в незапамятные времена
отковал его вместе с первым кузнецом Кием. На вид он неказист, и
не один витязь из княжьей свиты на него не взглянет. Да и
простой ополченец положится на простой топор, чем на этот меч.
Но ты помни, что, взяв его в руки, ты, Всеслав, обретешь помощь
и поддержку всей земли Русской, а с ней наше заступничество. Но
не дай ему пропасть или погибнуть! Голос Перуна зарокотал,
подобно грому:
-Потому как погибнет с ним и земля
Русская! И мы уж не в силах будем помочь. А Чернобог одержит
верх, и наступит Ночь-ночей, в которой даже боги будут ничто без
поддержки людей, чистых сердцем и твердых духом! Не допусти
этого, Всеслав! Если чувствуешь, что тяжела эта ноша, то лучше
не берись!
-Я смогу, Перун Сварожич! Ибо нет большей чести для воина, чем
быть твоим побратимом! И нет большей чести для Твоего побратима,
чем защитить отчий край от опасности! Я беру Меч! Клянусь своей
честью оберегать Русь! И когда я это сказал, Перун достал
засопожный нож и разрезал себе ладонь. А потом протянул нож мне,
рукояткой вперед, в знак доверия. Я взял оружие Бога Грозы и
сделал надрез на правой ладони. А затем мы с Перуном смешали
кровь, как и подобает воинам и побратимам, скрепляя родство. Я
почувствовал, как по моим жилам, вместе с капелькой крови сына
неба разлилась неимоверная сила. Сила, которой достанет для
того, чтобы перевернуть Исподний мир, а змея Волоса, ухватив за
хвост, закинуть на Девятое Небо. Меня как будто пронизали
молнии. Каждую косточку, каждую жилку в теле наполнили они. И
заструившись, ушли в Мать Сыру Землю.
А Бог Грозы смотрел на меня и улыбался. Синие глаза его лучились
искорками, которые только что прыгали по всему моему телу. И
такими же искорками играла грозная секира в руках Бога. Искры
силы, которая породнила меня с Небожителями.
-Теперь ступай, возьми Меч. Возьми и береги его,- сказал грозный
Бог. - Когда тебе будет трудно, я приду на помощь. И если будет
совсем тяжко – зови на помощь Отца моего, Сварога и мы все
вместе с выручим тебя.
Сказал и исчез. Только гром пророкотал мне на прощание. А я
подошел к алатырь-камню и взялся за рукоять меча. И тогда в небе
прогрохотало еще раз, и молния, как будто соскользнув с ветвей
дуба, заструилась к алтарю, обвила его сверкающей спиралью и
стекла по мечу мне в руки. Я поднял Меч, засиявший, как грозовые
сполохи, множество молний вырвалось из его клинка, испепеляя
столпившуюся у препоны нежить.
Как попал к дому моего наставника, даже и не помню. Но то, что
не ногами пришел, это точно. Какая-то сила подхватила меня и
понесла. Я даже и моргнуть не успел, как уже стоял у порога,
перед домом человека, заменившего мне мать-отца. Стоял и сжимал
в руке Русский Меч, хранителем которого мне выпало стать. И то,
сказать по правде, не жалел я о выбранной доле. Несмотря на свой
малый возраст. Семнадцати весен от роду, отрок ранее срока
ставший мужчиной и взваливший на свои плечи ношу, от которой не
каждый витязь на ногах устоит. За такими размышлениями меня и
застал мой учитель, вышедший из дому по какой-то своей нужде.
Застал и был удивлен едва ли не больше, чем в первый раз меня
увидев. Окинул меня странным каким-то взглядом и спросил:
-Вернулся уже, аль передумал за судьбой своей идти? Или мешок
заплечный на меч выменял да решил в кром к князю податься
ратником?
Сказал и хитро прищурился.
Так всегда у него бывало, когда хотел меня к действию какому
сподвигнуть или чтоб я рассказал ему что-либо сокровенное, за
семью печатями в душе укрытое.
- Ты же час тому как ушел? Передумал?
А сам на меч смотрит и синие глаза веселыми искорками играют.
Тогда я и заметил, что глаза его на глаза Перуна похожи. А если
и подумать как следует, то какими еще могут быть очи у детей
Бога Грозы? Черными, что ли? И тогда я все рассказал Бояну.
Потому как, нужен был мне совет человека, жизнь повидавшего и со
всяким лихом привыкшим в одиночку справляться. Выслушал он меня
и посоветовал единственно дельное, что могло быть. Схоронить
меч, но так, чтоб всегда его можно было достать быстро. И жить
себе жизнью простого волхва. Помогать людям да Правду
прародительскую блюсти. И никому, ни одной живой душе не
говорить о том, что мне судьбой уготовано. Ибо если узнают враги
земли Русской о сокровище, которое способно землю отцов и
прадедов оберечь одним своим присутствием, то придется мне
бежать и таиться всю мою жизнь. Так я и поступил. А учитель мой
вскоре покинул мир живых и отправился в пресветлый Ирий.
***
Воспоминания тесной чередой проходили перед моим внутренним
взором. И, как и прежде, после каждого перерождения, я вспоминал
вехи своей жизни. Жизни Всеслава чародея, заступника земли
славянской. Первого ведуна и волшебника. Хранителя Меча. А
мгновения все проплывали и проплывали. Сквозь сладкую дрему я
слышал разговоры соседей в электричке, мерный стук колес на
стыках рельс и голос диктора, объявляющий станции. Сознание
было, как будто окутано пеленой воспоминаний. Я знал, что эти
воспоминания приходят единственно для того, чтобы, вновь
переродившись, подобно вечно юному Яриле, я не забыл данных
обетов и не простил обид, нанесенных мне и бережно хранимой мной
Родине. Погружаясь в сон дальше и дальше, я думал о
предательстве, с которым не раз сталкивался на своем Пути.
***
Был самый конец зимы, и по-весеннему пригревшее Солнце - Золотой
Щит Богов - подтопило снег на прогалинах, а лед реки Немиги за
нашими спинами и вовсе стал опасным. Потемнел и напитался
влагой. Перейти реку по льду, как задумывалось поначалу, было
занятием самоубийственным и даже безумным. Не удержит тонкий
лед, без малого, пятнадцать сотен ратников и конных витязей. В
бронях и с оружием на тонком льду, мы были обречены. Я и воевода
Мстан Тужирич надеялись увести войско на другой берег, который
был крут преизрядно. Проводники, из местных охотников, знали
тайные тропы, которыми можно было взобраться на отвесный берег.
Взобраться и укрепиться. И там уж достойным отпором встретить
превосходящее, мало не в семеро, войско целовавших крест под
водительством трех братьев Ярославичей. Но Судьбе было угодно
повернуть все по-другому, и спастись, или просто принять смерть,
достойную внуков Сварога, нам, похоже, было не суждено. А
сулилось нам умереть под копытами быстрой конницы, на манер
Византийской, длинными копьями вооруженной. Полечь костьми,
разменяв свои жизни на малую толику вражьего войска.
Ратники, измотанные переходом, но не сломленные, стояли за
нашими спинами и готовились подороже продать свои жизни. В иных
местах уже запели Песнь Смерти. Грузными камнями слова ее падали
наземь. И, казалось, что из этих слов воины, обреченные на
смерть и знавшие, что не будет им достойного погребения,
складывали себе курганы. Так, слыхал я, еще при жизни поступали
цари Египетские. Строили себе величественные усыпальницы, а
после смерти упокаивались под их темными сводами. За моей спиной
слышен был негромкий говор. Я знал говоривших. Один - кузнец,
мастер каких еще поискать, ковавший в самом Киеве, второй – его
младший сын, отрок четырнадцати лет отроду.
Отец был могуч. Длинные руки его, привыкшие к жару горна и
тяжести молота, бугрились чудовищными мышцами, тугими, как
смоленные канаты на пристани. Плечи, не про всякую дверь, были
покрыты кольчугой, некогда доставшейся еще от деда, ни разу не
подводившей мастера в боях. Щита кузнец не носил, а бился
огромным молотом на саженной рукояти. Я видел, как ударами этого
молота кузнец сносил вершников вместе с конями. И те разлетались
в стороны подобно камешкам из-под конских копыт. Звали кузнеца
Тур Звенятич. Прозывали его Буй Тур.
Сын же его, Замятня Турич, хоть и был молод, но силой обещал со
временем превзойти батюшку. По молодости лет был он высок и
гибок. И пока еще только неукротимый огонь в глазах делал
похожим его на отца. Лицом же молодой воин был в красавицу мать,
сгоревшую вместе с двумя дочерьми и средним сыном в доме, где
застала их толпа, ведомая черноризными братиями. Младшего сына
отец впервые тогда на торг с собой взял, так и выжили. А старший
сын давно уж предал прародительскую веру и был проклят отцом до
седьмого колена. Может быть, сулила им Судьба сойтись сегодня
под светом Ока Богов грудь в грудь, не на жизнь, а насмерть. А
может, и нет. Как знать? И теперь мстили. Люто, и не зная
жалости, бились отец с сыном плечо к плечу. И на их счету были
уже десятки поверженных в яростных схватках. Казалось, на
кузнеца и его сына сходил дух неистового первого кузнеца - Кия,
- который вел их в бою и оберегал для какого-то свершения.
Таких, как эти отец и сын было множество в нашем войске. Но те,
кто стоял против нас, были отдохнувшие и сытые воины новой веры,
как проказа заполонившей славянские земли. И бились они не менее
яростно, защищая Белого Христа, чем те, чьей долей было сложить
головы за веру, пращурами заповеданную.
Из леса показались первые вершники авангарда Ярославичей. Не
хоронясь и не боясь стрел ( их у нас уже давно не было),
сплошным потоком выезжали они на узкую, в перестрел шириной,
прибрежную кромку. Выезжали и останавливались, не торопясь
кидаться в бой. Они пришли побеждать и не рвались умирать
попусту. Впереди войска, как и положено князьям, знавшим себе
цену, показались братья Ярославичи. Справные войны, в былые
времена с такими бы не погнушался пировать за одним столом в
княжьей гриднице. Но с врагом не за столами дубовыми пировать
потребно, а звенеть мечами на пиру щитов, как говорят
норманнские сказители - скальды.
А вслед за братьями, с хоругвями и песнопениями, появились
священники Христа. Фанатики, решившие привести к спасению людей,
если не словом пламенным, так хоть сталью холодной. Вышли и
встали позади князей, перекрыв путь вершникам. Как бы говоря
своим присутствием: Придите в лоно нашей веры, и мы заступим
вас от лютой сечи и от смерти. Наш Бог, имя которому Любовь, не
чета вашим идолам, в кострах очищающим горящих. Смотрел я на
это, и думы становились одна мрачнее другой. Понимал, что
погибнем все. Если я не сделаю того, чего делать был не должен.
Если не отдам Меч, в котором теплилась сила Перуновых молний.
Сняв Меч с пояса, я обернулся к кузнецу и его сыну:
-Отойдемте в сторону, чтоб нас не увидели, кому не следует. - И
легонько тронул своего коня поводьями. Углубившись в ряды нашего
войска шагов на дюжину, я спешился и протянул Меч младшему из
двоих кузнецов. Протянул, и сказал:
-Дай мне свой.
Турич удивленно посмотрел на отца, а тот молча кивнул: делай
мол, что велено. Замятня отстегнул свой меч, разваливший не одну
голову, и протянул мне с великим почтением. С таким же почтением
он принял мой Меч.
-Запомните, что скажу. Запомните и сделайте именно так, чего бы
вам это не стоило. Иначе ждут нас поистине черные дни. Возьмите
этот Меч и сохраните его. А настанет время, я приду за ним. Ибо
он есть главная ценность земли Русской. Теперь пойдемте. Не
стоит задерживаться.
-Выполним, Всеслав, как велишь! - Гулко пророкотал в ответ Буй -
Тур. - Сами не
сможем, так детям своим заповедуем. А сын его лишь молча кивнул
льняной головой, не сводя с меня синих, как небо, глаз.
Когда я вернулся на свое место, впереди потрепанных сотен
воеводы Мстана, сам он был уже там и молча оглядывал место
предстоящего сражения. Оглядывал и в глазах его я не видел
ничего, что сулило бы добро. Знал старый опытный воин, что
предстоит сложить тут головы нам всем, если не произойдет чуда.
А я, ставший причиной невиданного сопротивления, с которым не
сталкивались служители веры Христовой, Всеслав - чародей,
собирался свершить это чудо. И спасти тем самым людей,
возлагавших на меня многие надежды.
-О чем, думаешь, Тужирич? Никак, помирать сегодня собрался? -
Спросил я подъезжая.
-Помирать, говоришь, чародей? Да я еще тебя пережить собрался. –
Сумрачно произнес воевода.
-Эх, Мстан, не одну чашу лиха мы с тобой выхлебали, и ни разу я
не видел тебя в таком настроении.
-Эка невидаль. Настроение! Вон посмотри, перед нами настроение
стоит стройными
рядами. Под хоругвями своими, Волос их побери!
Воевода досадливо сплюнул под ноги. Он всегда бился пешим, не
признавая верхового боя. Вот и сейчас стоял он, твердо попирая
промерзшую за зиму землю короткими крепкими ногами в сапогах из
оленьей кожи. И я видел, что готов он ринуться в бой и сложить
голову хоть сейчас. Во славу Перуна и Сварожичей. Я спешился и
шлепнул коня по крупу ладонью в боевой рукавице. Умное животное,
повинуясь молчаливому приказу, отошло в сторону. Мстан в
недоумении уставился на меня.
-Знаю я, воевода, что не нужно им все наше войско. Я один нужен.
Потребно им, чтоб я пришел и поцеловал крест на глазах у многих.
И тогда смогут сказать они, что проиграли мы свою битву, а Боги
наши пали под напором воинств Белого Христа. И может статься, не
станут вас истреблять безжалостно. Зачем? Без главного смутьяна
вы к ним сами скоро притечете и крест целовать будете, на
верность присягая.
-Уж не собрался ли ты им на милость сдаться? - Изумлению воеводы
не было придела. - Они ж тебя сразу в куски рвать начнут! Меч
твой чародейский тебе там не поможет. Там, посмотри только,
иноков вон какая тьма. Не совладать тебе с ними. Ох, не
совладать, Всеслав. Не дури, давай вместе смерть примем. Рука об
руку, как сражались весь этот год. Так, что б перед Богами не
совестно было!
-О том, чтоб помереть достойно, это я уже думал. Только не могу
я себе позволить головы сложить и людям погибнуть дать. Ты -
воевода, тебе и положено о смерти достойной думать. Ты с
рождения об этом только и мечтал, Мстан Тужирич. А у меня другое
предназначение. Я людей сберечь должен. И сам выжить. Так-то,
воевода. Апо тому и не отговаривай даже, я все решил уже. Пойду
я. Выторгую вам свободу. Сразу же меня вешать ни кто не будет, в
лесу то. В Киев повезут. А там уж, при большом стечении народа,
меня либо с веревкой познакомят, как татя беззаконного, либо на
костер отправят, праведность мою проверить. Так ведь и до Киева
путь неблизкий. А в дороге много чего случиться может, -
заключил я. - А потому, воевода, не тужи и не печалься. Смерть
геройскую отложи до более удачного времени. А я смерти не
страшусь, Мстан Тужирич. Я ведь к ней сам с детства готов, не
хуже тебя. Но людей всяко выводить надо. Ты их и выведешь. А я
пока пойду, договорюсь, что ли.
Мстан вздохнул, тяжко, как будто навалили на него неподъемный
камень. Вздохнул, сплюнул на истоптанный снег под ногами,
который стал уже раскисать в мерзкую жижу, и угрюмо молвил:
-Ладно, ступай уж, коль сам все решил. Только вот сгинуть не
моги даже. А коль что не так пойдет, ты хоть знак дай. А мы уж
тебя вызволять будем. Сил у нас недостаточно, сам знаю, но не
сила в бранном поле помогает, а доблесть. Ступай, выторговывай
свободу. Только помни, не будет нам радости, если ты там голову
свою сложишь. Иди, Сварог да пребудет с тобой!
И я пошел, пристегнув меч, который мне дал юный Замятня, и
снимая на ходу боевые рукавицы. Биться сегодня я ни с кем не
собирался. Сегодня я буду выторговывать мир для своих
соратников. Тяжкий труд, да и не поручится никто, за то, что не
положат нас тут всех, даже если я им дам себя скрутить по рукам
и ногам. Надо все дело так повернуть, чтоб и я жив остался, и
войско наше не сгинуло, что б Ярославичи решили, будто на их
стороне победа. Про Меч-то Русский они знали, как пить дать. Вот
его мы и предложим в качестве откупа. Тольке не Русский Меч, а
меч Турича, который при ноге в ножнах у меня висел и ждал своего
часа, дабы сослужить последнюю службу. За спиной у меня воины в
недоумении переглядывалось и чесали в затылках. Спину просто
жгло от их взглядов,
вопрошающих: «Что делает, куда идет? Сгинет ведь!»
Я шел молча, как на плаху, и даже не думал о том, что буду
говорить и делать. Угодно Богам, так помогут, а нет - так,
видать, такой у них побратим, что и заступничать за него не
стоит.
От войска, ставшего для нас непреодолимой преградой, отделился
вершник и неспешной рысью направил коня в мою сторону. Одной
рукой он придерживал повод, а другую молодецки упер в бок,
показывая свою стать да сноровку. Да и правду молвить, хорош он
был. Статен и могуч. И надо ж было такому случиться, что был это
тот самый старший сын кузнеца, при рождении нареченный Жданом,
ибо долго кузнец с красавицей женой не могли обрадоваться
рождению первенца. А как вырос, отправился к Ярославичам в кром
и стал там справным гриднем. Сейчас водил десяток Всеволодовых
ближников. И доверял ему молодой князь, едва ли ни как себе
самому. Вот и сейчас отправил его навстречу чародею, коего
почитал злейшим врагом Белого Христа. Знал, что не примет
опрометчивого решения молодой гридень. А коли будет ему какая
угроза, мной измышляемая, так и оборонить он себя сможет. А там
уж лучники подмогут: утыкают супостата стрелами, как ежа
иголками. Ждан меж тем приблизился и остановил коня движением
колен в аршине от меня.
-Кто таков, и чего надобно?- спросил он.
-Что, не видишь? Вера новая глаза застила? Не можешь узнать
бунтаря и супостата, за голову которого щедрая награда князьями
назначена? Всеслав я. Всеслав Полоцкий. И хочу с твоими князьями
говорить, а не с их прислужниками. Может и разумен ты, Ждан, но
не ты решаешь здесь быть бою или по домам разойтись. Передай
старшему, что я, Всеслав, говорить с ним желаю. А я пока тут
подожду. Ступай. Да предай, пусть один приходит, без этих,
воинов Христовых. С ними мне говорить не о чем. К лицу молодого
война прихлынула кровь, и глаза его недобро прищурились, как
будто прицеливаясь. Но он совладал с собой, за что и был любим
князем. Тронув коня коленями, он молча развернулся и отправился
к своим. Я знал, что не стоило злить справного гридня, но делал
это нарочно. Человек, яростью охваченный, легче управляется. А
мне ой как пригодиться подручный, ох и пригодится!
Я тем временем вознес молитву к Сарогу и его сыновьям. Как
обычно, я не просил помощи. Я давно привык не дергать побратимов
и их отца попусту. Я просто рассказывал им, что происходит.
Говорил с ними, как с равными. И не боялся непонимания, не
боялся накликать гнев. Ведь они сами привели меня под свою руку.
И указали мне Путь. Значит, я могу говорить с ними и
советоваться, как если бы они были тут, рядом, на земной тверди.
Стояли и внимательно слушали. И готовы были подсказать верное
решение. Или просто не осудить за неверное. Вот и сейчас, я
рассказывал все, что произошло с нами. Со мной и войском - малой
толикой того большого народа, который поднялся на сопротивление
новому Богу, навязываемому князьями и иноземными сподвижниками.
Народа, в единый момент забывшего распри и ответившего на
посягательство всем миром. Вот только поздно ответившего, как
всегда, впрочем. Я рассказывал о том, как нас били превосходящие
силы Ярославичей и его ближних. Как мы били из засидок и
ухоронок. Огрызаясь и отступая, мы несли огромные потери. Туго
было с припасами, с оружием, с людьми.
Зато уж те, которые были с нами, те, кто не убежал и не
спрятался, один стоил десятка. Потому что бились они за обычаи и
веру, предками нам испокон заповеданную. И хоть становилось нас
с каждой стычкой меньше и меньше, но силы духовные и отвага наша
не иссякала. Вот только иссякали силы телесные. А как без того?
Отдыха у нас хорошего не было очень давно. Да и с
продовольствием было нелегко. В зимнюю пору оставалось только
охотой жить. Но охотой в зиму, без заготовленного припаса, и
двоих человек не прокормить. А поди-ка, прокорми, без малого,
пятнадцать сотен человек. Которым не только нужно было бежать и
хорониться, а надо было еще и супротивника окоротить. Все это я
рассказывал стоя, подняв глаза к по-весеннему светлому небу. А
оно смотрело на меня, синее-синее, как глаза Сварожичей. И я
знал, что слышат меня. Слышат и внемлют. Ну а если не помогут,
знать у Богов свой бой идет, куда как более тяжкий, чем тот, что
у нас тут затевался. Если погибнем мы, простые смертные, то это
еще пол беды. Но если сгинут те, кто из начала времен смотрел за
славянами, то и жить будет не за чем. Останется только прийти и
поцеловать крест, на виду у честного народа, принимая присягу на
верность Белому Богу. !Хотя тут как: люди без своих Богов просто
пена, и Боги без тех, кто на земле им помогает, - тоже просто
громкие имена. Нет под ласковым светом солнца ничего, что не
было бы взаимосвязано. Так мне еще старый Боян говорил.
Состарилось дерево и пало в Мать сыру землю, окруженное сотнями
молодых ростков. !И стало вновь плодоносной землей, которая
растит и питает молодые побеги. Так говорил мне мой старый
учитель. И он был прав. Он всегда был прав, потому что с ним
говорили Боги и духи всего сущего. Порой я жалел о том, что он
ушел.
От таких моих размышлений, в которые перетекло мое общение с
Богами, меня оторвал звон сбруи приближающего вершника. Я отвел
глаза от Отца Неба и посмотрел перед собой. Ко мне приближался
сам Изяслав Ярославович. И куда как хорош он был. Светел челом,
широк плечами и взором грозен. И так невыносимо грустно стало от
того, что такой вождь не на нашей стороне. Потому как люди шли
за ним охотно и умирали с улыбкой на устах. Потому и новую веру
люди его принимали охотно. Ведь куда вождь, туда и дружина. И
вот, за старшим приняли нового Бога и младшие братья. А вслед за
ними и их дружина. А за дружиной расползлась зараза по всей
земле Русской. Затмевая умы и искореняя старых Богов. Изяслав
сокочил с коня, не доезжая до меня шагов пяти, и пешим ходом /
подошел ко мне, выказывая тем свое уважение противнику. Стоя на
земле, он был на голову выше меня, и для своих воинов уже был
победителем. Потому как с ним был Белый Христос, а со мной, по
их убеждению, не было силы богов. Ведь для них я стал язычником,
хотя их отцам я помогал, не прося платы, и Боги, и духи слушали
меня. Слушали и не обделяли своей помощью тех, за кого я просил.
А нынче я стал страшным пугалом для детей и врагом для отцов.
Но, кем бы меня ни считали в Христовом воинстве, со мной была
дарованная Перуном сила. Но сейчас со мной не было Меча. И я не
мог рассчитывать на его силу. Однако мои противники не знали об
этом. Я воспользуюсь их неведением, чтобы подороже продать себя.
Обменять себя и Меч на свободу моих соратников, на то, чтобы не
увидеть их в цепях пригнанных на княжеский двор.
-Приветствую тебя, Всеслав - чародей, чародей и волшебник земли
Русской. С чем пожаловал? - первым начал разговор молодой князь.
-Я пришел торговаться, княже. Хочу людям своим свободу
выторговать, а себе -жизнь. Тебе известно, князь, что загнанная
в угол мышь на медведя бросится. А перед тобой не мыши, - указал
я за спину. - И драться они будут до последнего вздоха. Тебе
известно, что с нами Перунова сила и благословение Макоши –
Матери сущего. Терять моим воинам нечего. Они пришли сюда в
надежде на спасение, но коли нет выбора - они будут драться
яростно. И много твоих гридней поляжет в этом бою. Хоть и
погибнем мы все, но и тебе эта победа дорого станет. Вот и
думай, князь, что для тебя важнее: победить любой ценой или
главного смутьяна в вашу веру обернуть, а за ним, глядишь, и его
соратники веру Белого Бога примут. Думай князь. А я пока
подожду. Или тебе посоветоваться с кем надо? Слыхал я, что у
тебя советник из чернорзицев завелся.
-Не юродствуй, чародей! Не к лицу тебе это! А посоветоваться и
впрямь надо. Жди тут.
-Как скажешь, княже. Я подожду, не привыкать. - Невесело
улыбнулся я в ответ.
Изяслав, прямой, как стрела, развернулся и легкой походкой,
привыкшего ко всякой распутице человека, зашагал к своим.
Пешком, не садясь в седло. А конь, выученный и преданный,
получше иных собак, пошел следом. Догнал и ткнулся тому князю в
плече, покрытое, как рыбьей чешуей, яркими на солнце, узорами
кольчатой рубахи. Князь даже не стал брать повод в руки, ведь
рядом было не прирученное животное, а верный боевой товарищ,
оскорблять которого, лишний раз дергая за покрытую серебряными
бляшками уздечку, вовсе не хотелось.
Я стоял и наблюдал, как Изяслав приблизился к своим соратникам,
как спешились младшие братья, как подошел чернорзный патриарх, в
окладистой белой бороде и с ясным взором человека, верившего в
своих Богов так, что не задумываясь готов был сложить за них
голову. Однако, поверх черного одеяния Христового слуги, была
одета кольчуга не из последних, к поясу был пристегнут меч, а в
руке он держал глухой датский шлем. И ясный взор его недобро, ох
не добро, уперся в меня на мгновение. И не понравился мне этот
взгляд. Ну, просто до смерти как не понравился. Была в нем и
любовь, которую дарил Белый Христос, и кротость, и смирение по
отношению к братьям во Христе. Но для врагов веры, к которым
этот добрый пастырь меня без сомнения причислял, в этом взгляде
было
только одно -смерть: «Умри, нехристь. Или ты, или я. И уж всяко
лучше, чтоб не я». Ну что ж, воин Христов, припомню я тебе этот
взгляд, ой припомню! А пока я подожду. И даже не буду слушать
то, что, как они думают, я не могу услышать. Я и так знал
наперед
все, о чем они говорили. В живых нас оставят только тогда, когда
я покорно голову склоню да сам Меч в руки воинам-монахам отдам.
Ну что ж, коль такова цена, то я ее уплачу. И отдам простой меч,
но не Меч Перуном подаренный. А пока они разбираться будут да в
заблуждениях своих упорствовать, я помогу им прибывать в них
подольше, как можно дольше, пока истинный хранитель Руси уйдет в
надежное место, уносимый бережными руками тех, кому я его
поручил. А там уж я как-либо извернусь. А Боги мне подсобят,
коли смогут. Если не смогут, так я и сам вывернусь.
Пока я думал так, ко мне приблизились двое: черноризный брат и
кметь, из ближней стражи Ярославичей. И тот, и другой одеты были
как на рать. Только по долгому подолу черного одеяния,
выглядывающему из-под кольчуги, можно было определить, кто из
них кто.
-Отстегни меч и ступай с нами, Всеслав - чародей. Меч передай
брату Михаилу. А все остальное оставь при себе. Вреда тебе никто
чинить не будет. Князь на то свое слово дал. А княжье слово
крепче камня, сам знаешь.
-Как не знать, знаю. - усмехнулся я. - Коль князь слово дал, то
только князь его обратно и заберет. С этими словами я отстегнул
ножны от пояса, и быстро перевязав устье ножен к рукояти
специально приготовленным сыромятным ремешком, передал меч брату
Михаилу.
-Мне в перед идти, или как?
-Вместе пойдем, не вести же тебя как татя, ночи крадущегося. –
ответил кметь. - Князь не велел тебе вреда чинить.
И я пошел с ними, чувствуя всем телом торжество Михаила,
решившего, что у него самое дорогое сокровище земли Русской.
Дурак. Так и отдал я его вам. Пока я жив, не бывать тому. А
потом я помню, как навалились на меня, выкручивая руки и затыкая
рот. Как я сопротивлялся, правда, только для вида. Даже не
покалечил никого, а мог не только покалечить. Мог и к праотцам
отправить. Но не стал. Думал, меня и меча им будет достаточно.
Да не тут то было.
Помню, как избитого и связанного, бросили меня на дно саней, а с
берега, от которого отдалялись сани, раздавался звон мечей и
стоны умирающих. Еще бы, что значит слово, данное язычнику, как
величали нас Христовы Воины. Тем более, что слово дал один
Ярославич, а полки в бой двинул другой, не дрогнув душой ни на
минуту, обрекая смерти сотни своих соотечественников. Помню
дорогу в Киев, и как смотрели на меня, прикованного внутри
железной клетки, люди. В одних весях - с сочувствием и скорбью,
в других - с нескрываемой злобой и ненавистью.
Помню поруб во дворе княжьего крома. И как ко мне каждый день
приходили священники Белого Христа. То с проповедями и
уговорами, то с угрозами посмертной Гиены Огненной. Помню, что
не было там ни домовых, ни банников, ни овинников, только образа
с ликом святых в углу. Видать, и правда, силен был их Бог, что
одного его лика не могли перенести хранители. А когда они
поняли, что не тот меч попал им в руки, что провел я их на
мякине, то прекратились и уговоры, и угрозы. И тогда я впервые
умер. Первый, но далеко не последний раз. Но этот я запомнил
навсегда. Потому что, в костре, который сложили для меня из
смоленых еловых стволов на Вечевой Площади, умирать было очень
больно и страшно. Но Сварожичи не дали мне сгинуть, как и
обещали. Меня возродили вновь около Полоцка, чтобы я продолжил
свое служение. И наградили меня воспоминаниями, которые
приходили каждый раз в минуты покоя после нового возрождения.
Приходили, наполняя мое сердце яростью и жилы силой, для того,
чтоб не забыл, нанесенных земле, которую я взялся защищать,
обид. Чтоб помнил все свои победы и поражения. Чтобы мог жить и
побеждать.
***
Глухо лязгнув колесами, электричка остановилась на перроне
вокзала. Народ густым потоком, наступая на ноги и толкаясь
локтями, ринулся к выходу. Так, как будто стоять тут составу
всего пол минуты. Разноцветным потоком выметнулись из дверей, и
тут же превратились в единую, серую массу, безвольно шагающую по
плиткам перрона к турникетам выхода. Да, не изменились люди за
последние сорок лет, что я просидел в лесной глуши, ни на грам.
Как были озлобленные да жестокие, такие и поныне землю топчут. А
что делать с ними, коль забыты прочно прародительские заповеди,
коих было неизмеримо больше, чем десять. Но не мне решать, что с
ними делать и как наставлять на путь истинный. Для этого они все
почти в церкви Христовы ходят да поклонами лбы расшибают. Я
должен выручать Меч, а все остальное - пока не важно. Я
чувствовал его, как биение второго сердца в груди, как теплый
свет Солнца, пробивающийся через закрытые веки. И я встал и
пошел на этот свет, не забыв прихватить свой рюкзак. Я должен
был выручить Меч, как не единожды выручал он меня. Ведь за
многие годы мы стали единым целым, неразрывно связанным друг с
другом. Меч - значит Всеслав. Всеслав - значит Меч. Всеслав
Полоцкий, первый волшебник и чародей Руси с давних времен.
Заступник ее и защитник.
|
