|
…Лишь
во сне я тебя зову, лишь во сне – жду,
Лишь
во сне без тебя не могу, лишь там
люблю…
Агрессивное
весеннее солнце стремительно
двинулось вверх. Или так казалось
Кошке, что, закрыв лапами уши, иногда
открывала то один, то другой янтарно-жёлтый
глаз – поглядеть, куда же забралось
это вредное солнце? Ей давно пора
было идти, а она всё валялась на
пригорке, под разлапистой Сосной и
лелеяла свою лень.
В конце концов,
она подумала – надо решаться: либо
вставать и идти, либо зарыться в
рыжие сосновые иголки и продолжить
дремать.
Вставать было
лень.
Кошка
отвернулась от солнца, прижалась
мордочкой к нагретой лучами
шершавой коре и – тут же вляпалась в
смолу. Надо, Кошка. Надо! Оставив
Сосне на память клок шерсти, Кошка,
морщась, почесала лапкой щёку и
задумчиво огляделась – лес вокруг
был светел и безмятежен, солнечные
лучи обливали золотым радостным
светом строгие сосновые стволы и
оказывалось, что не коричневыми они
были, а ярко-ярко рыжими! Сумрак
прятался от лучей под цветущими
кустами рододендрона –
всё Кошке хотелось слопать один
из этих цветочков, густо розового
цвета. Кошка отвернулась от цветов,
прекрасно зная, – вкус у них не
совсем, чтобы очень.
А небо, небо
между ветвями сосен было таким,
будто его старательно помыли,
вытерли да ещё начистили. Сочно-синее,
чистое – ни облачка! – небо…
Кошка
решительно спрыгнула с пригорка –
песок осел под ней и она поползла
вместе с хвоёй, шишками и мелкими
камешками вниз. К кустам.
Рододендрона. Кошка взглянула вверх
– рыжела красавица Сосна, растущая
как бы в стороне от других, на краю
небольшого овражка. Когда-нибудь и
она упадёт в этот овраг: дожди
быстро подмоют, они уже неплохо
подмыли – корни торчат! – песочную
окраину овражка.
Кошка
прощально мигнула Сосне – она не
знала, будет ли Сосна стоять, когда
она вернётся. И Сосна не знала,
вернётся ли вообще Кошка. Ветра не
было – со стоном поклонилась Сосна.
Тяжело ей было кланяться – не
всякий ветер мог согнуть её,
выросшую на перекрёстке их дорог!
Расправив
пушистый хвост, Кошка пошла вдоль
кромки кустов – не хотелось ей
лезть в розово-зелёную гущу. Ой, как
не хотелось. Попутно она всё-таки
слопала цветочек. И долго потом
плевалась.
Золотистая
тёплая пыль манила Кошку, а Кошка
стояла в тени, под кустом, думая –
надо ли ей это. Она, конечно, знала,
что может вернуться назад, если что.
Может повернуть, если раздумает. Но
Кошка не любила возвращаться.
Рыжая
извивистая тропа начиналась подле
Кошкиных лап и устремлялась к
горизонту, теряясь в тёмно-зёленых
сопках. А небо было синим. А солнце –
жёлтым. Кошка хотела оглянуться,
разыскать между другими соснами
свою Сосну, но не стала. Уходя –
уходи. И Кошка шагнула.
Пыль была
такая, какой Кошка её представляла
– мягкой, тёплой, нежной. Пыль
ласково обнимала серые Кошкины лапы.
И Кошке было спокойно – значит,
верно выбрала она путь, значит это
её дорога. Чему-то улыбнувшись,
зачем-то посмотрев на небо и солнце,
Кошка легко и пружинисто побежала
по своей дороге.
***
Либо верь –
либо не верь.
Третьего не
дано, но оно есть. Как всегда. Как
обычно. Как должно быть и как есть…
Сухая мелкая
позёмка невесомым покрывалом
закрывает вечно голые серые холмы.
Чуть двинешь ногой и – соскребается
белая пыль, открывается тоскливая
правда. Я оглянулась назад –
веретеница наших следов тянулась от
самой вершины холма. Но и её
закрывал снег. И всё равно нам это не
поможет, след останется видимым,
ведь скоро снег (да и не снег вовсе!)
кончится в серых тучках, и поплывут
они дальше – невесомые и
болезненные; и не тучи, и не облака, а
несуразица какая-то!..
Демоны побери
это глупое место – не спрячешься, и
не уйдёшь! Кругом лишь каменистые
сопки, растянувшиеся на мили и мили.
Ни пещер, ни лесов. Лишь небо да
камни.
Я вздрогнула
от внезапной боли, пробившей ступню
до коленки, и беззвучно села на
подогнувшуюся ногу, содрав снег и
мелкие камни. Вот и славно, подумала
я, вот этого нам только и не хватало.
А снег, как назло, идти перестал и
призраки туч начали разбегаться…
-
Да-а, – протянул с непонятно
каким настроением надо мной Клен, –
ты, как обычно, приготовила нам
чудесный и главное неожиданный
сюрприз…
Я фыркнула. И
поднялась, и захромала, слегка
приоткрыв рот – только прокусить
губу мне не хватало. Клен шёл рядом
со мной и, то задумчиво поглядывал
на ногу, то с интересом смотрел в
лицо.
-
И долго ты так… пройдёшь? А если
они нас где-нибудь впереди ждут?
Они не могут
нас ждать впереди, но ему об это
знать не зачем.
Я хромала, и
иногда смотрела на небо – синее и
холодное. Кто-то думает, что это
купол. Какой же купол?!!
Бесконечность…
-
Встретишь свою смерть в бою? Да?
Обойдётся –
дома, на кровати.
Иногда она
затягивает, а иногда – отталкивает.
Такого неба у нас не увидишь – всё
тучи на нём – тяжёлые, страшные, с
чёрными выпучивающимися брюхами.
Или облака – лёгкие, невесомые, серо-белые.
Но разницы-то, в общем-то, нет – всё
одно, всё равно неба не видно.
-
Или побежишь? Ты ведь упрямая, ты
побежишь.
Наверное,
только за такое небо можно и любить
это место. Ну и что, что холмы унылы и
безжизненны? Ну и что, что здесь
редок снег и дождь? Зато небо –
огромное, гигантское, бесконечное,
побери его демон! И чистое, чистое, и
синее, синее…
-
И, может, оторвёшься. Только
потом вряд ли и через седмицу встан…
Я резко
развернулась и ударила его в щеку
кулаком.
-
…ешь, – зачем-то договорил Клен
и икнул.
Кулаку было
больно, нога билась в истерике, ныла
царапина на плече, спина стонала и
хрипела, – я села на землю и закрыла
лицо руками. Нет, я не плакала. Не
могу, просто-напросто. Хочу, но не
получается и почему – не знаю. Может,
потому что всё-таки не хочу? Демоны
меня знают. Клен, наконец, отмер и
стал топтаться надо мной. Я ощущала
его удивление и робость. Я не думала,
что Клен может вообще робеть.
-
У тебя хороший удар справа, –
хмыкнул Клен и присел передо мной на
корточки.
У меня все
удары хорошие, хотела сказать я, но
почему-то не сказала.
Справился с
собой – он быстрее, чем я справлялся
с собой. Не порядок. Я всё ещё не
могла отогнать внезапно
нахлынувшее бессилие и раздражение.
Часто же они стали накатываться. И
всё труднее стало их загонять
обратно, в то местечко, откуда они
без спроса и без приглашения
заявлялись ко мне и ничего, кроме
того, что лопали ошеломительное
количество энергии, не делали. Может,
потому, что всё ближе и ближе
становилась наша цель?
-
Злишься?
-
Злюсь, – глухо ответила я.
-
Глупо.
Знаю. Но
ничего с собой поделать не могу. А
может, не хочу.
У Клена были
узкие сильные ладони и сильные же
узловатые пальцы с короткими
желтоватыми ногтями. Стащив сапог и
всё что под ним было, он поглаживал
ступню от кончиков пальцев до пятки,
и мороз бегал по спине каждый раз,
когда его пальцы касались ложбинки.
Я смотрела на тёмно-русый затылок,
он зачем-то снял шапку, и беззвучно
сглатывала слюну. Внезапно, он
сильно сжал щиколотку – боль
прекратилась, и холод схватил за
шкирку и куда-то швырнул – в глазах
стало темно, а внутри тепло.
Очнулась я где-то
через миг, наверное. Клен уже отошёл
и насвистывал какую-ту песенку, я
стала поспешно обматывать ногу
хлопковой тряпкой, морщась от
чудного запаха давно немытых ног.
Хочу мыло! Мыло хочу!.. Натянув на
лапку вязаный носок, а затем сапог, я
ощутила себя в безопасности.
-
Спасибо, – буркнула я и пошла
вперёд.
-
Пожалуйста.
На щеке у
Клёна медленно чернел след моего
кулака. Мне стало смешно и немножко
стыдно. Но прощения просить я не
стала – сам виноват. Ибо не зачем
было ко мне приставать.
Маленькое
круглое солнце медленно
скатывалось к горизонту. Его лучи не
грели, лишь слепили глаза. Забавно
смотрелись отпечатки наших ног на
снегу – его было всего-то с четверть
пальца! Это ведь не у нас дома, у нас
по колено – это ещё совсем чуть-чуть.
Хорошая
тропинка для них, но им, в принципе,
она не нужна. Они бы нас и без неё
нашли. Просто с ней им удобнее.
Меня это раздражало, я не хотела,
чтобы им было удобнее. Но
раздражаться было бессмысленно,
поэтому я смотрела на небо и на
солнце. Я могу смотреть на солнце
достаточно долго, потом глаза
начинает резать, а когда отводишь
взгляд – чёрное пятно нагло пляшет
перед глазами, закрывая обзор.
Однажды меня это подвело и очень
жестоко, но я никак не могу
избавиться от этой привычки –
смотреть на солнце. Люблю почему-то…
Мы шли и шли, и
шли, и шли.
Как вчера, как
позавчера, как будем идти завтра и
послезавтра.
Мне стало
тошно.
Я запихала
тошноту в самый дальний уголок,
потому что она была бессмысленная, а
бессмысленность я не люблю. По белым
сопкам поползли алые длинные тени.
Вот только ветра не хватало! Мало
мне зимы! Я погрозила красному
солнцу кулаком, Клен хмыкнул. Когда
он отвернулся, я соскребла с земли
немного снега, предварительно сняв
рукавички, чтобы снег от тепла голых
пальцев скрепился, и швырнула в
Клена снежком. Удачно так швырнула.
За шиворот попала. Клен разъяренно
зафырчал и стал дёргаться, бормоча
что-то не совсем приличного
содержания. Кое-как выудив кусок
почти растаявшего снега, он кинул
его мне под ноги и быстро пошёл
вперёд. Опасно играть в снежки, если
на хвосте погоня. Я ощутила себя
ужасно глупой и почему-то жутко на
него разозлилась.
Вытря руки о
плащ, я натянула на красные
замерзшие ладони рукавички и
побрела за быстро удаляющимся
Кленом.
-
Ты прибавить темпу не желаешь? –
раздражённо спросил он, на
мгновение остановившись и
обернувшись.
Он был высоким
и худощавым – поджарым, как степные
волки. Я быстро его нагнала и даже
перегнала. Так мы – быстрые и злые –
и прошли до самой ночи. Ночью он
щелчком пальцев развёл огонь:
дровами были камни. Зажарили
половинку вчерашней вороны. Она,
одинокая, целенаправленно летела на
юг. И ей не повезло, просто-напросто.
Клен не стал бы сворачивать с пути
из-за какой-то там вороны. А она
полетела над нами – полети она чуть
раньше или чуть позже – летела бы и
дальше на свой юг. Мясо её было
жёсткое и не очень вкусное, но всё
лучше уже приевшегося, пускай и
сытного сала да опостылевших
сухарей.
Закутавшись в
своё одеяло, я смотрела на чёрное
небо и звёзды и нюхала воздух. Он был
холодным, но не застывшим, не зимним.
У нас вовсю бегут ручьи, тронулся на
реках лёд, а по небу летят рваные
белые с серыми животами облака, и
седмицы через две из набухших почек
вырвется молодая терпко пахнущая
смолистая листва, а из земли с
трудом вылезет острая, зелёно-зелёная
травка! И воробьи – худые и
оголодавшие, – наверное, уже весело
скачут по наливающимися гибкостью
веткам, и голуби довольно урчат на
крышах, и беспокоятся кошки, трутся
об хозяйские ноги и не еду они
просят, а чтобы выпустили во двор. И
даже мой пёс, старый-старый,
вздрогнет в конуре, поднимет одно
здоровое ухо и с трудом вылезет,
встряхнётся, словно сбрасывая
зимнюю сонливость, – зазвенит
стальная цепь, захлопают уши,
ударяясь о большую лобастую голову
и сильную с широкими складками шею,
– втянет, попьёт большими глотками
весенний воздух и улыбнётся чему-то.
Он ведь умеет улыбаться, все умеют
улыбаться…
Кроме Клена,
успела подумать я и провалилась в
какую-то тёплую, нежную тьму.
А с чего бы ему
улыбаться?..
***
Платье белое,
словно снег на горных вершинах.
Тяжёлая
холодная ткань стекает по мне будто
вода, такое ощущение – на меня
опрокинули ведро воды, а она, вместо
того чтобы стечь на землю, застыла,
или, что скорей всего, задержалась,
как в озере. И я иду внутри неё…
Шириной в
четыре локтя дорожка из алого
мрамора. Мы идём по ней, он держит
мои пальцы в своей ладони. Ладонь
широкая, шершавая. Пальцы ласково
поглаживают круглые косточки на
фронтальной стороне ладошки. Эти
пальцы, не напрягаясь особо, ломали
берцовые кости.
И странно
больно от этого поглаживания. Боль
не острая, а какая-то…сладкая…что
ли. И тепло, и счастливо, и
тяжеловато в затылке, а по спине
холодок гуляет. И радостно от
предчувствия того, что будет потом.
Столбы света
вдоль дорожки. Это солнце в окошки
заглядывает. Окошки ромбовидные,
поэтому на полу вне дорожки –
светло-зелёные ромбы. Так и хочется,
приподняв полы платья, попрыгать с
одного ромба на другой, покружиться
внутри столбов, и посмеяться так,
чтобы смех звенел весельем и
уносился под высокий, высокий
потолок храма. И чтоб ему вторил
иной смех – хрипловатый и грубый…С
чего бы это?
Настырный
запах горящего масла. Гул голосов.
Щебет воробьёв. Но это всё так
далеко, и так не по-настоящему…
Огромные
двери из чёрного дуба открываются
без звука. И жгучий весенний день с
хрипами лошадей, с криками людей, с
резким запахом пота и приторным
духом цветущей черёмухи и сирени
накатился и забрал в себя. После
прохладного полумрака храма глаза
ослепило солнце. И согрело тело. Я
вздрогнула – холод вышел. Я
улыбнулась солнцу и несколько
мгновений смотрела на него. Потом
отвела взгляд. Чёрное пятно
заскакало перед глазами, а когда оно
исчезло…
В висках
потеплело. Я вскинула голову,
оторвала взгляд от созерцания
собственного подола. Не было звуков
– в ушах звенела тишина. И к этому
звону примешивался иной звон. Звон
натянутой до предела тетивы.
Он стоял на
крыше дома напротив храма. Чёрная
фигурка. Я бы не заметила её – ей не
нужен был он. Для этой фигурки это
была просто работа. Как когда-то для
меня. Никаких чувств она не
испускала. Но звон тетивы, которую я
почему-то услышала сейчас и не
заметила тогда. За фигуркой
вздымалось умытое весенними
дождями солнце.
Тетива
ударила по руке в кожаной перчатке
без пальцев. Я скривилась – это было
больно. А стрела, легко разрывая
воздух, понеслась к цели. Но я её
видела, знала её…
Моя ладонь
небрежно поймала стрелу в двух
пальцах от его груди. Сказалась
привычка, выработанная за долгие и
долгие годы…
Я всегда её
ловила…
***
-
Вставай, – буркнул Клен и
толкнул меня ногой, словно мешок.
-
Встаю, – ответила я и натянула
одеяло на лицо.
Он сдёрнул
одеяло, стал его сворачивать. От
мысли, что мне и сегодня его на себе
тащить, – я захотела умереть. Но
глупо умирать из-за одеяла, даже
если его и тащить на своих плечах
ещё – лень считать сколько –
дней.
Я встала,
потянулась, зевнула. Пройдя мимо
Клена, пнула его по сапогу. Он только
зло глянул. Цапнула оставшееся со
вчерашнего вечера воронье крылышко
и побрела за холм. Кое-как
спрятавшись за двумя камнями, я села
на корточки, проклиная зиму и кучу
одежды и безупречно голую местность.
Хорошо, что холмы есть, я не
представляю, как бы я пряталась в
степи – летом ещё ладно, но зимой!
Ещё два дня,
ещё два дня…
Я не хотела
думать, что нам ещё и обратно надо
будет идти.
Клен сложил
наши вещи, когда я пришла обратно. Он
дал мне глотнуть из фляжки. Если
дело так дальше пойдёт, то к рому по
утрам точно
привыкну – я стала понимать его
вкус. А ведь это вредно… Да и какие-то
желания странные возникают – огонь
в камине, шкура медведя, бутылка
вина да два бокала. И длинная,
длинная зимняя ночь, и вино –
терпкое, сладкое, но не приторное, –
и шерсть, пропахшая перебродившим
виноградом и чем-то ещё, и шёпот
горящих поленьев, и взгляд странных
насмешливых глаз, и горячие пальцы
на холодных запястьях…
Третьего не
дано, но третье есть. Как всегда. Как
обычно. Как должно быть и как есть…
Ты мне веришь,
Клен? Если идёшь – значит, веришь.
Или не значит?! Демоны тебя бери!!!
Бери! И ещё раз – бери!..
Я не знаю
Клена, я абсолютно не знаю Клена.
Нет, конечно, я
знаю, как он ложится спать, как он
спит, что не храпит ночами и даже не
сопит. Я знаю, что он всегда немножко
зол по утрам. Я знаю, как он ест и как
двигается его горло, когда пьёт. Я
знаю, что он любит ром и вино и
терпеть не может пива.
Но я не знаю,
какой он. О чём думает и что его
тревожит. Нет, я, конечно,
догадываюсь. Это не так сложно –
догадаться. Но догадки и знание –
разные вещи. Я могла бы открыть ворота.
Я ведь на такие дела мастер,
профессионал, я ведь могу сломать
любой барьер. Нет, не сломать –
пройти сквозь него. Но я не хочу
нарочно – было бы у него желание.
Когда ему понадобится, тогда всё
пускай и будет.
Нет никакой
опасности. Всё идёт так, как должно
идти. Может, это они отводят глаза.
Если отводят – значит, знают, что
это я. Но он не приходил. Не знают,
следовательно. Или не желает
приходить. К демонам его и их за
компанию!.. А может моя интуиция меня
не подводит. Она меня ни разу не
подводила, но всё случается в первый
раз. Хотя, если я так буду думать, то
точно подведёт – мой учитель
говорил мне, что мы сами строим свою
судьбу, сами загадываем события и
сами же строим себе ямы да подлянки.
Может, он прав, а может и не совсем.
-
Клен, а Клен, – позвала я его, он
шёл чуть впереди меня, размеренно,
как бегут степные волки. Он
обернулся и вопросительно взглянул
исподлобья, синяк чернел на щеке. Не
скоро сойдёт. – Ты извини меня… за
вчерашнее.
-
Обойдёшься, – буркнул он,
отвернулся было, а потом повернулся
и, насмешливо глядя, добавил, – ты
всегда всё на следующий день
откладываешь? «Прощения», «до
свидания»?
Я мило
улыбнулась, ничего не ответила и
прошла мимо него.
Он меня
простил и это хорошо. Насмешничать
стал. Интересно, долго он мне то «до
свидания» вспоминать будет? У него
память хорошая. Значит, долго.
И вмиг
нахлынул тот осенний ясный, ясный
день. Где заметала дорожки парка
листва – рыжая и сухая, – она
цеплялась за корни деревьев и
разламывалась хрупкая на кусочки,
она падала в холодную воду, и
странно смотрелись медные пятна на
чёрной зеркальной глади. Где небо
между почти обнажившимися ветвями
было невозможно синим, и
непостижимым, ведь бесконечность
постичь нельзя.
И звало это небо утонуть в себе,
но нельзя утонуть там, где нет дна.
Можно лишь захлебнуться…
А потом была
встреча и я сказала: до свиданья, за
вчера. И прошла мимо, и шуршали,
разламываясь под стопами листья…
Маленький мальчик, принёсший
свернутую трубочку. Письмо.
Застывший воск с отпечатком перстня:
извечного лекарского символа –
змеи-гадюки. Змея рассудительна и
мудра. Змея своим укусом может
оживить, а может вылечить. Лишь
через боль можно выжить. Лишь через
смерть можно познать, что значит
жизнь. Змея, вцепившаяся зубами в
свой хвост, – кольцо. Где начало, там
и конец. «Почему «за вчера»?». Скрип
гусиного пера, царапающего
пергамент, чёрные ровные буковки: «За
вчера, я ведь сказала вчера тебе «здравствуй»,
а «до свиданье» – нет. Вот потому-то
и за вчера…». И клякса в конце
письма, и косая роспись, и зачем-то
дата…
Светло карие
глаза, глаза степного волка.
Светло-русые
волосы, словно шерсть степного
волка.
Ты ведь Волк, а
я – Кошка.
Я ведь столько
лет – Кошка! Вольная и одинокая. Иду
туда, куда желаю. Сама выбираю
дорогу и сама же её творю. Люди сами
строят свою судьбу. Я не была ни на
чьих коленях. Лишь на миг мне
показалось, что я на них забралась,
но меня оттуда быстренько скинули. И
не хочу на них попасть. Я знаю. Знаю.
Знаю!..
Демоны меня
бери!
Я не ношу
платья, потому что всей своей
сущностью их презираю, а от корсетов
меня бросает в дрожь, и мне
позволено их не носить, я свободна,
потому что денег у меня нельзя
счесть и замуж мне идти не надо – я
там однажды побывала и умерший муж
оставил мне неплохое состояние
вместе с отличным титулом. Я
свободна! Но почему, почему мне так
хочется, чтобы…
Солнце жгло
затылок и плечи, а я проклинала это
глупое место и зиму. Ну что за
подлость, когда зимой жарко?!
Снимешь одну вещицу, и всё, считай,
простыл! И всё, считай, обеспечено
тебе месячное болтание между жизнью
и смертью. И куда ты потянешься
после кризиса – зависит только от
тебя. Если есть силы, а главное
желание, то с трудом, медленно, к
жизни, а если нет, то дорога лишь
одна – в один конец, ведь оттуда нет
пути назад. Так зачем, спрашивается,
спешить?!!.. Хочется иногда, когда не
понимаешь – зачем? Ну, зачем?! Зачем
сейчас выжить, если всё равно туда
попадёшь, как бы ни старался, какие
бы лекарства и заклинания не
изобретал…
И – чихнула.
Клен
обернулся и с угрожающе
вопросительным выражением на лице
застыл. Я робко улыбнулась, накинула
капюшон по самые глаза и завязала
верёвочки – не хватало мне ещё и
заболеть.
Ему одной
больной по самые кончики волос
хватает.
Если не думать
о том, когда же всё кончится – время
идёт удивительно быстро. Я это
подметила, когда шаталась по стране.
Выбираешь ритм и размерено идёшь –
не ускоряясь и не замедляясь, словно
лошадь рысью или волк. Кажется,
Клена удивляла моя выносливость, но
я не могу сказать точно, я не совсем
его понимаю. Иногда кажется, что я
его знаю так, как никто не знает, а
иногда наоборот.
И вновь синие
тени по белым сопкам (снег не таял), и
вновь костёр из камней, и сало, и
безжалостно царапающие больное
горло сухари, и обжигающая вода из
фляжки. Их осталось всего две. Но
завтра к вечеру мы придём –
беспокоиться не о чём. Я не ошиблась.
-
Клен, – старательно жуя сухарь,
начала я, – они остановились.
Он
вопросительно взглянул на меня:
-
Почему?
-
Они дальше идти не смеют.
Заповедное место. К Озеру подойдём к
вечеру, а появится оно на горизонте,
наверное, около полудня.
-
Почему так поздно?
-
Не знаю, такое оно и есть, –
закончила я и, не морщась, хотя очень
хотелось, сглотнула то, что сделали
мои зубы с сухарём. Горло надрывно
плакало от безобразия – ледяная
вода, да ещё сухари. Обнаглела
совсем хозяйка! Я тебе ещё это
припомню!.. Мои подозрения оказались
верными. Только вот болеть мне
нельзя, он не дойдёт один.
Согревалась я
под одеялом долго, даже костёр Клена
не помогал. В носу свербело и
подозрительно побаливала грудь. Да-а,
всего-то три года не путешествовала,
а вся закалка – растворилась где-то
в нигде. Убежала, поджав хвост.
Смылась и даже слова на прощание не
сказала, нахалка.
***
Подняла
голову, увидела сквозь почти
облезшие ветви деревьев небо –
синее, сияющее, умытое,
весеннее.
Ветер
забавлялся с листьями – рыжими и
сухими. Он гонял их по дорожкам
парка, возносил к небу или бросал в
чёрную холодную воду. В воде листья
набухали. Со временем ветер же
пригонял их к берегу. А потом лишь
утки тревожили их, дерясь за куски
хлеба, которые им бросали дети.
Всё шуршало
и шумело. Никто бы не смог пройти
беззвучно. Вот радости-то зверью в
лесу. Я бы смогла, но я не очень
уважаю охоту.
Скоро пойдут
дожди, синее небо возьмут, не
трудясь особо, тучи, вода прибьёт к
земле листья, и запахнет осенью –
влагой, грязью. Осенью не так пахнет
грязью, как весной. Весна – это
пробуждение, а осень – засыпание…
Но почему мне не спать хочется, а –
проснуться?
Воздух был
прохладным и свежим, словно летним
утром. Чуть влажным и каким-то
горьковатым. Горькость – от осени.
Но это ничего. Ведь сейчас не весна
всё-таки, а именно осень. Я пила его,
словно воду. И воздух, осенний
воздух, будил меня, вместо того,
чтобы усыплять. Он словно говорил –
вперёд, вместо – всё, кончились
летние труды, пора и честь знать,
спать пора…
Мы шли
неторопливо, о чём-то говорили.
Воздух
медленно темнел, становясь синим
каким-то. По дорожкам ползали чёрные
тени. А между деревьев на нас
глядела холодными глазами осенняя
ночь. И лишь небо было голубым и
светлым…
Он
остановился. Я слышала, как скрипнул
песок под его сапогами, и сама
остановилась. Он взял меня за руку и
притянул к себе…
Больно было
и тепло, и горько.
Я ведь знала,
что сплю…
***
Утро
встретило резью в глазах и тяжёлой,
ничего не соображающей головой.
День тянулся
бесконечно, а когда впереди
засверкало озеро, стало совсем
плохо. Я сообразила, что завтра –
обратно. Вот она цель, вот она
долгожданная! Клен на вид остался
таким же, но я чуяла, как он напрягся.
Конечно, вот оно впереди – спасение.
Для неё, для единственной. Мне
должно было быть больно, но мне было
всё равно. Такая вот я –
бесчувственная. Бревно демонское! А
может, всё уже прошло? Ведь, если бы
мне было бы больно, я бы никогда и ни
за что его сюда не привела. Я ведь не
благородный герой. Я бы просто ему
не сказала, что знаю, где находится
то Озеро, чья вода исцеляет любую
болезнь.
Не сказала бы…
И огромная,
тёмная ровная гладь, такая, когда
понимаешь, почему её называют –
зеркальной. И темнеющее небо. И
холодный, пахнущей рыбой и чайками,
ветер, дующий в лицо. Я скатилась по
гальке с горочки к воде, ловко
попрыгала по огромным валунам,
которые в шторм, изнемогая от
иступленной ярости, пригоняло со
дна Озеро, и сунула замёрзшие пальцы
в ледяную воду. Она никогда не
бывает тёплой и никогда не
замерзает. Холодная вода,
стремительно набранная в ладошки и
опрокинутая на себя, обожгла лицо и
немножко шею, но это было прекрасно.
Я посмотрела на Озеро и улыбнулась
ему. Давно я его не видела. Я для него
никто. Оно для меня всё…
Непослушные
пальцы запутались в верёвочках
сорочки, но преграда была
преодолена быстро, и под
разъяренный крик Клена я нырнула с
камня. На какой-то миг я замерла и
даже двигаться от мгновенной боли,
сожжённой холодом кожи,
не могла. Мышцы стянуло. Я пошла
ко дну, но потом тело, умное тело,
вспомнило науку, и я вырвалась на
воздух. И тут же кто-то схватил меня
за плечо и потащил к берегу.
Клен, конечно.
Лекарь демонский!
Было
удивительно тепло. Даже горло
болеть перестало.
Я сидела подле
яростного Кленового костра, в
одежде Клена, а Клен, спокойный Клен,
распекал меня вовсю. Я молчала. Он же
не знал, что какой бы холодной вода
ни была – она не причиняет вреда.
Невозможно заболеть из-за неё. Да и
на берегу этого озера болеть нельзя.
Вот, выйдя из-за защитного круга,
подле которого остановились они,
тогда да, а сейчас…
Но была зима и
вода была холодной, он верно думал,
что я могу заболеть. А мне болеть
было нельзя. Он не дойдёт один.
Я вздохнула и
закуталась в одеяло, закрыв мокрую
голову.
Потом я
заметила, что Клен вынул свою
бутылочку.
Был последний
шанс, если скажу, то больше не будет
его, этого шанса. Я заглянула в себя.
Но нет, там молчали. Лишь кто-то
жалобно пискнул, но я не разобрала,
что именно пискнули, и сказала:
-
Клен, постой. Ещё не всё.
-
Не понял?
-
Одной водой ты её не спасёшь.
Он сел
напротив меня, рыжее пламя плясало
между нами. Кто бы мог подумать, что
я когда-нибудь увижу – и камни можно
жечь? Это было просто здорово, без
этого умения мы бы не дошли. Я бы не
дошла. Но и он бы не смог дойти. Без
меня. Капелька пота скатилась по
щеке и упала на ключицу и поползла
вниз. Я сглотнула слюну и отвела
глаза. Демоны, но что это такое?!..
Зачем мне всё это?! Демоны, демоны,
демоны…Ночь, ночь, ночь. Кому-то…хотя,
почему «кому-то»? – все люди, отведя
глаза от костра, видят лишь тёмную
стену – а я видела длинный берег,
забросанный огромными камнями, и
горбатые узкие чёрные волны, они
шумели, накатываясь и пенясь…
На небе криво
висел юный, почему-то кажущийся
наивным и робким, месяц. Я нарочно
подгадала время. Я поудобнее
натянула одеяло на плече, встала и
пошла.
-
Пойдём. Только – молчи. Потом
расскажу.
Мелкие камни
кололи босые ноги, а валуны своей
шершавой поверхностью – щекотали.
Они не были тёплыми. Но и мне не было
холодно.
Я не помню,
сколько мы шли – наверное, долго.
Это не важно.
Клен шёл за
мной, чуть поодаль. И я не ощущала
его взгляда. Я не никогда не
чувствовала его. Будто он – это я, а
я – это он. Но это не так. Очень
похожи. Даже слишком, чем очень.
Поэтому – никогда и ни при каких
условиях. Я всегда это знала и
почему-то и на что-то надеялась. Чего-то
хотела. Я ведь знала, что так и будет.
И что мне?!.. Месяц бежал впереди,
вместе с подружками-звёздами.
Мы подошли к
месту тогда, когда воздух стал серым
и небо на востоке зарозовело. Я
скинула одеяло и легко взбежала по
камням наверх. Вот он, ты. Между
камнями. Что ты здесь делаешь? Здесь
ведь ничего и никогда не растёт.
Нежный, нераспустившийся рыжеватый
бутончик. Толстый
стебель. Лохматые тёмно-зелёные
листья. Я села рядом с ним и головой
указала место Клену.
Солнце
медленно поднималось из озера.
Когда лучи коснулись цветка – он
потянулся вверх. Неторопливо
раскрывались лепестки – огненные,
яркие, невыносимо живые! – словно
цветок не желал раньше времени
показывать свою красоту.
Расправились лепестки, распушились
листья…
Огонь пылал на
вечно пустых берегах далёкого,
почти всеми забытого Озера. Огонь
жизни. Тот самый огонь, что горит не
в глазах богов и эльфов, а в глазах –
людей. Огонь согревающий, огонь
дарящий… до времени, до вечера. Ибо
вечером он станет огнём смерти…
Как змея, что
вцепилась в свой хвост. И жизнь, и
смерть – всё в одном, всё вместе,
рядом, рука об руку. Капля росы на
цветке, что дарит жизнь и смерть –
если смерть рядом, то жизнь, если
жизнь – смерть. Я помню. Знаю. В
прошлый раз мы брали для смерти, в
этот раз я беру для жизни. Ни один
волшебник мира не поймёт, что в этой
воде яд или лекарство, ведь это не яд
и не лекарство, ведь это всего лишь
капля росы с цветка, растущего на
берегах Озера, что раскинулось
посреди каменной пустыни, где
ничего и никогда не растёт, где нет
жизни. Жизнь посреди смерти, внутри
смерти – жизнь…
Я отобрала у
Клена бутылку, и подгадала, когда
капелька росы покатится вниз по
лепестку – подставила горлышко.
Капелька рухнула на дно, я
стремительно завернула крышку,
поднялась с земли, разминая
застывшие ноги. Легко поклонилась
цветку и побежала к Озеру, набрать
воды.
***
Огромный
замок из алого камня.
Белые волны
неспешно накатываются на синий
песок, оставляя ракушки и водоросли.
Небо –
ночное, чёрное, зимнее. Россыпи
звёзд, словно кто-то небрежно кинул
речной жемчуг на чёрный бархат.
Много жемчуга, много бархата. И не
небрежно, а старательно. Кто-то
прилежно зажигал на небе звёзды так,
чтобы можно было увидеть узоры,
какие-то картинки, какие-то фигуры? А
может, это просто каприз людей
рисует из звёзд что-то? Как хочешь –
так и соединяй белые точечки
линиями.
Я стою на
крыше замка и смотрю на белое море.
Ветер холодными пальцами гладит
щёки и лоб, и хочется плакать, а
почему? Не отвечу…Не знаю потому
что – плакать не из-за чего. Раньше
было, а теперь, теперь – из-за чего
плакать?.. Сама же привела, сама же
дала в руки. Зачем плакать? Но нет, не
из-за этого. Вновь – ошиблась… Не он,
совсем не он приходит сюда.
Платье белое
холодит руки и ноги, потому что
рукава широкие и юбка просторная. Я
стою на краю – алая стена отвесно
падает к земле, к синему песку, на
которые накатываются белые волны.
Море никогда не билось о подножие
замка, не зачем ему биться…
Я стою и
молча смотрю на море, на небо, на
звёзды.
И так
хочется закричать «когда же?!», но не
кричу.
И так
хочется сказать «не хочу быть
Кошкой!».
Но поздно…
Я слишком
долго в неё играла, что и стала ею,
Кошкой. Быть может, назад и есть путь,
но я не люблю возвращаться… Дальше,
дальше…Выбрала путь – иди.
И звон, не
разрушивший тишину, а вписавшийся в
неё. Звон гитарной струны…Я
обернулась, ты стоял и смотрел на
меня. Ночь скрывала тебя, лишь луна
отражалась в странных глазах.
Насмешливых глазах. Запястья обняли
пальцы – горячие и сухие. И стало
вдруг тепло, как в детстве, в кровати
зимним утром, под тяжёлым одеялом…
Ты мне нужен,…
но нужен там, а не здесь.
А там я тебя
не позову, даже если найду, – Кошка
же.
***
Они нас,
конечно же, ждали.
Клен
норовился пойти со мной, но я его
осадила, впервые:
-
Не лезь туда, чего не знаешь.
Лекарь здесь ты. А воин – я. И что
хочешь тут делай и кричи, но это так!
Голова
раскалывалась, спину ломало и,
вообще, было просто очень плохо, но я
знала, что и в таком состоянии смогу
их обставить. Я ведь соврала Клену,
чуть. А может, и обставлять не
придётся. Оставив Клена позади, моля
его богов, чтобы он не вздумал пойти
за мной, я шла, не скрываясь. А зачем
мне было скрываться?
В одной
рубашке было весьма холодно.
Меч привычно
шлёпал по ягодице при ходьбе.
Поднимаясь на
холм, я знала – за ним будут они. Так
и было. Линеечка воинов в мутных
серебряных доспехах на
великолепных конях. Я бы душу без
сомнений отдала демонам за такого
одного. Но, увы, даже демонам не под
силу поймать даже одного такого
красавца. Белые перья колыхались на
ветру. Я слышала, как переступали
нетерпеливо кони, и звенела сбруя, и
поскрипывали сёдла, позвякивали
кольчуги. Они стояли подле холма, во
всей своей красе и мощи (испугать,
сломить, они ведь не любили убивать),
ждали осмелившихся забраться в
заповедное, ими охраняемое место. А
пришла я. Узнали. Я это ощутила –
волну изумления, когда они, подняв
головы, увидели меня, в моей
неизменной белой рубашке с серой,
свернувшейся кольцом, кошкой на
животе. Конечно, не все знали и
видели меня воочию, но эльфам нет
нужды видеть кого-то самим. Они же не
люди.
Я стала
медленно спускаться.
Никто не умеет
избегать эльфийских стрел. Лучших
лучников не найти – это не легенды.
Они могли меня спокойно расстрелять
не только сейчас, а давным-давно, но
они же – благородные. И это не
воспитание, это кровь. Они такие с
рождения, изначально, можно сказать.
И как бы они не хотели – против себя
не пойдёшь. Это невозможно. Это как
обычному мужчине любить другого
мужчину. Не представимо! Не для мира
людей, в
общем.
А своим
колдовством они не имели права меня
брать. Давний долг, старое обещание.
Для меня старое. Вот за этим-то и
нужна была рубашка, пускай от холода
давным-давно стучали зубы. И я
прекрасно знала – завтра свалюсь, а
Клену придётся добираться до дома
почти одному, вместе со мной,
беспомощной. Если не умру. Но это всё
же лучше, чем, если бы у Клена, пока я
валялась в колдовском сне, отобрали
бы фляжку, а затем всё содержимое
вместе с росой Гадючьего цветка
вылили б на землю. Они не стали бы
разбираться. А потом я – пришедшая в
себя. Всё – бессмысленно! И целый
год ждать повторного цветения. А она
не проживёт ещё год.
Сколько лет
прошло, когда я в последний раз
видела это лицо? Я стала немножко
другой, а оно не претерпело
изменений. Дельвей. Извечный король
эльфов, а как иначе? Он подал мне
руку и я взялась за белую,
совершенную ладонь. Мы отошли в
сторону, Дельвей закрыл купол, когда
мы остановились.
Я посмотрела в
глаза эльфа – синие, синие, словно
небо в этом месте. Мне не нужно было
говорить. Ему не стоило отвечать.
Мой дар дарил мне умение говорить,
словно эльфы, без слов. Только если
они могли это делать и на расстоянии,
я лишь – глаза в глаза. Я ведь
человек, безупречный человек во
всех отношениях, нет во мне и
капельки крови чужой! Это не
разговор в прямом его смысле – это
скорее обмен образами.
Они нас
отпустят, я знала.
Ведь они знали
меня.
А я пять лет
только и училась – убивать. Я
соврала Клену, не воин я – убийца. Я
училась ловить стрелы на лету и
преуспела в этом умении. Я ловлю
даже эльфийские стрелы. Я умею
танцевать с клинком, и нет разницы,
сколько это будет продолжаться. Мне
без разницы, кого убивать – детей
или женщин. Я ведь сама – девчонка. И
меня не учили – жалеть. Лишь убивать.
Быть может,
они меня сломают, быть может – нет. Я
не знала и они не знали. Нет, конечно,
они всем скопом со мной бы
справились. Но они же, демоны их
возьми, благородные! На одного –
лишь один. А про женщин и говорить
лучше не стоит…
Подумаешь,
всего-то фляжка воды! Никакого
колдовства мы не творили. Они –
отпустят. Вместе с фляжкой. С
фляжкой, главное!..
Они помнили
меня.
Лишь однажды я
не сумела поймать стрелу, пущенную
даже не эльфийской, а человеческой
рукой. Лишь – однажды! Не сумела
вовремя заметить, а когда заметила
– она уже торчала из левой
половинки груди, и кровь толчками
старательно пыталась её вытолкнуть.
Алая, густая такая кровь на зелёном
жакете. Алая кровь на серых
мраморных плитах. Розовые подтёки
на белом подоле моего платья, на
широких снежных рукавах, на длинных
узких пальцах, привыкших к клинку и
луку.
И он, он
пытался что-то сказать, но лишь хрип
да пузырящаяся алая слюна
вырывалась из губ – сильных и
почему-то вечно сухих. Он хотел
встать, но всегда послушные руки не
слушались его, они скользили по
серому мрамору в собственной крови
и подгибались. Он так и умер. У меня,
на руках. Он лежал, на спине, с
подогнувшимися ногами, залитый
кровью, и толпились какие-то люди,
кто-то кричал, в истерики бились
кони, привязанные подле храма,
плавился воздух от жары, по небу
лениво плыли мелкие барашковидные
облачка, а густой, неспешно
засыхающий кровавый ручеёк
неторопливо близился к мраморной
лестнице – ступеньки белые с чёрной
каёмкой по краю. Исчез. Скатился. Он
засох, но всё-таки добрался до земли,
впитался в мелкую, серую пыль…
Я и дня не
побывала замужем…
И не было боли,
лишь оглушающая, одуряющая пустота,
растянувшаяся на месяцы. Я не помню
ничего, лишь вереница бессмысленных,
пустых дней. Убийцу, конечно,
поймали, и поймали того, кто его
заказал, но ловила его не я, не я
мстила. Какой смысл мстить, если
ничего и никогда не изменишь? Мне
было всё равно.
Его дорога и
моя дорога – разошлись. Долго время
они были рядом и на какой-то миг
соединились, но, увы, на миг… Мой
Король прощально улыбнулся и ушёл
туда, откуда не возвращаются. И я не
спешила за ним, он бы не обрадовался,
если б я раньше времени нагнала его…
Но нет ничего,
лишь пустота.
Нет никаких
ощущений.
Какая разница,
что будет дальше? Нет её, разницы. Ну,
ещё одно утро, ну ещё один вечер. Ну,
ещё один день, когда надо, натянув
улыбку по самые уши, что-то делать,
надо зачем-то смеяться, зачем-то и
куда-то ходить. Зачем? Не понимаю.
Какая к демонам смерть? Иди она
подальше… Просто – пустота. Словно
где-то застыл, и бегут мимо люди,
пролетают неподалёку события: назад
оглядываться – нет желания, да и
нельзя, потому что, если оглянешься,
уже не вернёшься. Невозможно
вернуться, останешься там, в прошлом.
Только вперёд и никуда больше.
Смотри вперёд!
Вперёд! Иди, иди же!.. Ну и что, что не
видишь разницы – идти или не идти?
Всё равно иди. Действуй! Пока время
не придёт…Действуй! Делай! Не
останавливайся. Не оглядывайся…Не
думай ни о чём, забудь на время про
всё – просто делай то, что привыкла.
Подумаешь потом, завтра об этом
подумаешь. Не дай затянуть и себя
туда же, рано ещё!..
Забудь про всё,
плюнь на всё, убеги подальше и потом
уж оглянись, когда всё это будет
позади, когда всё это будет далеко,
не так важно и не так мучительно,
когда над твоей головой не будет
взмахивать лениво костлявыми
крыльями она, безжалостная. Ведь,
помани она пальчиком!.. Ведь коснись
её дыхание тебя!.. Если не понимаешь
– зачем?! – ведь и не борешься с ней,
а лишь борьба даёт шанс, когда его
уже нет. И не должно быть по идее.
А потом за
летом пришла осень, что пахла весной,
и с ней пришёл ты. Я знаю.
Это всё –
сочное бездонное синее небо.
Это всё –
яркие рыжие линяющие
шкуры деревьев.
Это всё – они.
Я знаю, знаю!
Это всё осень, это всё небо, это всё
ты, ты, ты в
этой осени, где стелились по земле,
цепляясь за короткую зелёную траву
рыжие, рыжие – огонь, золото, мёд! –
листья, где небо было таким глубоким,
что и не сыскать было в нём дна… да и
дна в нём нет и никогда и не было…
И вдруг, как
ведро ледяной воды на голову, –
не всё равно, даже ещё очень не
всё равно! Оказывается, ощущения не
сгинули, а просто временно скрылись,
впали в спячку. Но пришла весна
осенью, и они пробудились под
осенним ветром, который пах весной,
пах мартом…
И разницы нет,
что ничего не будет… ты останешься
в этой осени, потому что эта осень
останется во мне… и разницы нет, что
ничего не было в этой осени, потому
что ничего не должно было быть в ней…
и разницы нет, что осеннее небо, в
конце концов, взяли тучи и землю
укрыл белый крупный снег – хлопья
падали и падали, всё падали и падали
– и было тихо, и спокойно… так
должно было быть и так было!..
Потому что
лишь это сказало мне, что нет ничего
бессмысленного – есть только время
и нет больше ничего. Есть только
время! И тело, наконец!
приспосабливается, и к телу
присоединяются мысли, и ты танцуешь,
танцуешь так, как никогда в жизни не
танцевал и именно этот танец и есть
жизнь и есть смысл…
Что мысли без
ощущений? Что тело без эмоций? Всё
едино, всё в одном – так должно быть
и так есть. Люби и ненавидь, прощай и
обижайся, падай и поднимайся, – ведь
иначе никак. Ведь всё сразу – это,
может и хорошо, но не интересно!..
…Это всё ты…
это всё твои глаза, да листья, да
небо…
И вперёд,
вперёд!..
Беги!..
Нельзя
вернуть то, чего уже нет. Не смирись,
просто – пойми. Это осталось там,
позади. Круг за кругом, но круги
разные. Никогда дорога не пройдёт по
одной и той же местности. Река одна,
но вода в ней разная… так ведь?..
Беги, пока в
лапах есть силы, пока в ветре есть
запахи, а на солнце ты видишь пятна.
Беги. Ибо в беге и есть смысл,
который ты так долго искала, Кошка…
Так должно
было быть и так было…Можно
оставаться на одном месте, а можно
меняться – как хочешь, это ведь
зависит от нас. Жаль, что иногда
изменяться вынуждают, но и танец не
может оставаться одним и тем же –
приедается, к сожалению…
Не вини себя,
ибо глупо винить за то, что уже
совершилось. Делай выводы, Кошка. Ты
сама построила себе дорогу и что с
того? Она теперь твоя, и никуда от
неё не денешься. Поэтому, беги!..
Может, именно
поэтому, потому что осень вдруг
стала рыжей, а небо – синим, я повела
Клена сюда? Может, именно поэтому?..
Может, я так говорю ему «спасибо»? Я
ведь умею быть благодарной…
А не потому,
что я знаю, каково это, когда уходит
твой Монарх? Я ведь не благородный
герой – я же Кошка…
Отпускаешь,
Дельвей?.. Вот и славно.
***
Припорошенные
снегом листья по-прежнему рыжи, а
Кошка по-прежнему неспешно бежит по
жёлтому мелкому песку, прихрамывая
на заднюю правую лапу. И нет ей
разницы, куда завтра или
послезавтра выведет её дорога –
главное ведь, что всё равно куда-то
выведет, ведь это Её дорога…
Ведь это её
мир – весёлый, обманчивый,
приносящий сюрпризы и щёлкающий по
носу, привязывающий к хвосту
деревяшку и гладящий против шерсти.
Ведь это её мир – и она его любит, и
он её обожает. Ведь, если бы не было
ссор, то и не было бы примирения,
ведь если бы не было боли, то никто
бы и никогда бы не узнал, как это
сладко, когда боль проходит…
Кошка
усмехнулась, провожая взглядом
сильную узкую спину.
Серые лапы, на
миг остановившиеся, вновь упруго
побежали по мелкому золотистому
песку. Таял снег, мчались по синему
небу рваные серые облака. Кошка с
любопытством поглядывала на
проталины. Взгляд цеплялся за
короткую зелёную траву, странновато
смотревшуюся на пушистом белом
снегу.
Рядом, на
соседней дороге бежал волк – рыжий
и поджарый.
Она знала, что
их дороги не пересекутся, ведь она
сама так захотела.
Неторопливо
шёл впереди эльф. А что ему
торопиться? У него впереди –
вечность…
***
Вот и всё,
вдруг подумала я.
Позади
остались ворота. Наши кони, никогда
не бывавшие в этом городе, с какой-то
опаской и испугом рысью бежали по
булыжной мостовой. Я подметила, что
мостовую подделали. Не зря плачу в
казну, не зря. И это хорошо! Я с
любопытством и затаённой радостью
оглядывалась, отмечая чем-то
запомнившиеся дома или узнавая
людей, сама себе удивляясь. Не было
ещё такого, чтобы я с радостью
возвращалась домой. Обычно мне было
безразлично. Ну и что, что домой
вернулась? Что в этом особого? И ведь
любопытно, никакого страха я не
переживала. Может, люди меняются не
только из-за каких-то событий, но и
сами, просто потому что пора пришла
– и пора бы измениться?..
Я фыркнула
своим мыслям, потому что всё-таки
это забавно, умиляться, увидев дом,
где когда-то и кого-то там неплохо
побила. А вот в этой таверне я
впервые увидела своего Короля, я с
кем-то дралась, вроде. Его люди меня
отбили, а он забрал меня к себе.
Только я не сразу сообразила, что он
– мой Король. Мне на это
понадобилось лет десять. На этой
улице я встретила Клена. Не
запомнила, но вот
встретив его в его лекарской
лавке, мгновенно узнала. Зацепилось
в памяти лицо. А вот и парк – деревья,
горделиво шелестящие упругой
молодой листвой, длинные извивистые
аллеи, где осенью шатались мы с
Кленом, обсуждая какую-то ерунду. Я
тогда всё пыталась узнать, что его
тревожит. И хотела добиться его
расположения. Втянула в дурацкую
переписку. Приучила к вечерним
прогулкам. А итог был интересен –
путешествие к Озеру, которое давным-давно
стало у людей чем-то вроде легенды.
Мне ещё больно
было дышать. Однако, слабость так
подставлявшая меня – исчезла. И это
было хорошо – впереди весна,
впереди лето, и ты выздоровел, и
смерть не стучится костлявым
кулачком с радостной ухмылкой в
твоё окошко…
Клен
торопился, я его понимала. Но зря, в
общем-то, торопился. Успеет. Ведь я
так хочу.
Мы сами строим
свою судьбу, сами выбираем дорогу.
Правда, некоторым не везёт и они
попадаются на пути более сильных
людей, но и это исправимо. Я столько
лет искала своего Короля, внутренне
точно зная – когда найду, тогда и
потеряю. Так и случилось. Ведь я так хотела.
Я столько лет мнила себя Кошкой –
вольной и одинокой. Несчастной. Так
и вышло – уже столько лет я вольная
и одинокая. Но не несчастная. Какая я
к демонам несчастная?!!.. Но чтобы
разобраться в себе, чтобы понять,
что действительно хочу и хотела,
понять, что не кто-то виноват в чём-то,
а именно я – на это мне понадобилось
около года…А может, вся моя
предыдущая жизнь?.. Кто знает?..
Мы
остановились перед чугунными
узорчатыми воротами. Весь его дом
окружал такой забор – чугунный и
узорчатый. Спокойствием веяло от
сада, в глубине которого стоял дом –
большой, важный, каменный. Ухоженный
сад, ухоженный дом. Не то, что мой.
Мой сад чем-то напоминает лес –
настолько он заброшенный и заросший.
А мне нравится! В
этом саде любит прогуливаться мой
пес, когда его спускают с цепи. Я
вдруг подумала, что в тот же миг,
когда приду домой – заберу пса в дом.
Клен спрыгнул
с лошади, я тоже спустилась.
-
Ну, – потянул бесстрашный,
никогда не робеющий лекарь, – вроде
и всё.
-
Всё, – лаконично ответила я и с
усмешкой на него взглянула. –
Заберёшь лошадей себе?
-
Как хочешь.
-
Ну, ладно тогда. Иди! Чего стоишь?
Клен вдруг
резко шагнул. Обнял. И сказал:
-
Спасибо.
И побежал по
засыпанной мелким золотистым
песком дорожке к дому, забыв про
лошадей. Я привязала их к воротам и
тоже пошла, но не к себе, а вокруг
дома. Хлопнула парадная дверь, и ещё
раз хлопнула. Видимо, кто-то увидел
неприкаянных коней и пошёл их
забирать. А может, ещё почему…кто их
знает-то?..
Я чему-то
улыбнулась и, запрокинув голову,
стала смотреть на окно.
Я никогда не
была у него дома и никогда её не
видела, но точно знала – она там, за
тем окном. Мне казалось, я слышу и
точно вижу, как он поспешно взбегает
по лестнице, нетерпеливо открывает
дверь и попадает в комнату – тёмную,
пропахшую болезнью и осенённую
близкой и невидимой смертью, – и она
лежит там, на вершине перины,
покрытой снежными свежими
простынями, под тяжёлым тёплым
одеялом – бледная, строгая и
невыносимо красивая. Он медленно
подходит, скидывает
на плечо плащ, аккуратно
откручивает крышку фляжки сильными
узловатыми пальцами с жёлтыми
ногтями, садится на краешек постели,
подносит горлышко фляжки к бледному
пухлом рту, оттягивает нижнюю губу…
Окно
распахнулось неожиданно, но я даже
не вздрогнула.
Видимо, бежал
он быстрее, чем я думала, и подходил
он не медленно и откручивал не
аккуратно.
Тёмный
весенний воздух вломился в комнату,
обнял изнеможённое, но уже с
розовеющими щеками, лицо,
взлохматил длинные чёрные тонкие
волосы, разметавшиеся по подушке.
Вот и славно.
Вот и хорошо.
Он стоял,
обопрясь ладонями об подоконник, и
смотрел на улицу. Он меня, конечно,
не видел – я стояла в тени.
Я улыбнулась
ему и двинулась бесшумно и невидимо
вдоль дома.
Я оглянулась
– он смотрел на меня. Потом Клен
взмахнул рукой, словно прощаясь, и
исчез. Он не мог меня видеть. Но
видел…
***
-
Прощай, степной волк…
-
Пока, серая кошка…
-
Жаль, что всё-таки это не ты…
-
Если б не она, кошка…
-
Да, ладно!.. Не дёргайся.
-
Спасибо. Я не дёргаюсь.
****
Серый ждал
меня, короткий обрубленный в драке
хвост отчаянно метался из стороны в
сторону, здоровое ухо взметнулось и
дрожало от возбуждения, дрожала и
стальная цепь, натянутая до предела.
Влажный
тёплый бархатистый язык умыл лицо, а
две тяжёлые лапы, упавшие на плечи,
заставили качнуться назад. Серый
скулил и радостно повизгивал,
словно щенок. Он тёрся головой о мою
щеку, старательно облизывал лицо,
шею, руки, а я всё гладила его,
тормошила, трепала, щипала…
Непослушными
пальцами я, наконец, расстегнула
застёжку, цепь упала на землю. Я
схватила Серого за загривок и
потащила пса в дом. Он шёл, на каждом
шаге останавливаясь и оглядываясь
на меня, словно удостоверяясь –
хозяйка здесь, никуда она не делась.
Потом я поняла,
затащив пса в дом, почему я раньше
этого не сделала. Серый был дворовым
псом. Он слишком странно смотрелся в
огромном холле, который так и
источался, прямо так исходил,
благополучием и величием. Он жался к
моим ногам и подрагивал. Нет, не от
страха. Я не знаю того, чего бы Серый
боялся. От удивления. Он запрокинул
тяжёлую голову и посмотрел на меня
круглыми жёлто-карими глазами. Ну и
зачем ты меня сюда притащила, а?
-
Привыкнешь, – буркнула я псу и
пошла наверх.
Ну и без
разницы, что дворовый. Он слишком
стар для улицы. Серый двинулся за
мной, чересчур длинные когти звучно
клацали по мрамору.
Слуги сделали
вид, что так и надо. Будто их хозяйка
отсутствовал не четыре месяца, а
просто уходила к кому-то в гости
часа так на два. Удивительно, но
ванна была готова. Неужели они
каждый день надеялись, что я приеду?
Я залезла в большое корыто и стала с
наслаждением отмываться. Вот чего
мне не хватало, так моей ванны. Всё
эти штучки в тавернах слишком
маленькие для меня. Горячая вода да
мыльная пена. Счастье-то!..
Потом мы
вымыли Серого – он стоял по-царски
спокойно. Я смеялась, а он
посматривал на меня презрительно.
Но он был таким смешным! Мокрый,
прилизанный, похожий на не
дощипанную индейку, с куском пены на
носу…
Нет, всё-таки
они надеялись! Вышколенные!
И ужин готов, и
комнаты протоплены и чисты….
И постель уже
нагрета, и простыни хрустят, когда к
ним прикасаешься, и подушки взбиты,
и веет свежестью, и всё так зовёт
зарыться в этой горе белого и
тёплого…
Я забралась в
кровать и уснула с ощущением
великолепно выполненного долга.
***
-
Привет, Кошка.
-
Привет, Эльф.
Дельвей
подал мне руку. Ладошка – узкая,
сильная, холодная. Мы осторожно
спускались по огромной бесконечной
лестнице. Ступеньки – белые. Одни
ступеньки – ни перил, ни чего-то
подобного. Я не видела ничего кроме
ступенек, потому что всё остальное
кутал в холодную невесомую шубу
туман.
-
Где мы? – спросила я, кивая
пространственно головой на туман и
лестницу.
-
В моём мире, – ответил,
улыбнувшись, Дельвей.
-
А-а, – протянула я и засмеялась.
Дельвей ещё
раз улыбнулся. Мне не зачем было
говорить ему, отчего я смеюсь. Он
ведь не человек.
-
Значит, вот он какой – твой мир.
-
Да такой, – усмехнулся Дельвей,
потом остановился и повернул меня к
себе. – Я подумал, что пора бы мне
показать свой. А то ты мне
показывала. И не раз. А я нет. Не
хорошо получается.
-
Да ладно! Не показывал, и – ладно.
-
Показал, и – ладно? Да? –
засмеялся Дельвей.
-
Конечно!
Мы
засмеялись.
Я почему-то
думала, что смех здесь будет звучать
несколько натужно, но он
звучал на этой туманной
лестнице так же, как в тёплой уютной живой
комнате. Где в камине горят поленья.
Где кошка безмятежно спит на чьих-то
коленях, раскинув лапы и положив
мордочку на чью-то ладонь. Пальцы
осторожно поглаживают за ухом, и
кошка сонно мурчит.
Что за
комната?.. Чьи колени?!.. Чьи пальцы?!..
Я думала, что
его. Потом, что другого.
И –
ошибалась. И в тот раз, и в этот.
Потому что Он – один. Его – два раза
быть не может, просто-напросто.
Странный мир,
странная лестница…
Сны… когда-то
я думала, что есть такая страна, куда
уходят души, когда человек… нет!..
любое существо засыпает. Что этой
страной правит Фея, Царица, Королева
Сновидений. Что в этой стране нет
законов. Что в ней можно делать всё
что угодно. Говорят, если умрёшь во
сне – умрёшь и наяву. Не знаю, я
десятки раз умирала…и всё-то – жива.
А потом… я
решила что мои сны – это только я и
больше ничего.
Поэтому и не
стало страны снов. А стала страна «меня»…
-
Кош…, – позвал Дельвей.
-
Да?
-
Ты молодец. Знаешь?
-
Знаю. Конечно! А как же иначе?
-
И никак иначе!..
***
Меня разбудил…
Не знаю, что
меня разбудило. Я просто открыла
глаза и увидела родной потолок.
Улыбнулась потолку. Потянулась.
Сладко потягиваться утром в своей
постели, особенно когда четыре
месяца до этого – просыпался в
чужих кроватях, в которых до тебя
кто только не спал! Я засмеялась.
Потом ещё раз.
Нет, наверное,
меня станут считать сумасшедшей!
Хотя, если честно, мне давным-давно
плевать на думы чужих людей,
особенно по поводу своей персоны. Да
и что такого, ну смеюсь я без причины.
Но почему без причины – причина
есть! Я жива, сейчас весна. Я могу
делать всё что угодно и никто мне не
указ, если подумать! Почему бы ни
посмеяться? Вдруг, дальше не удастся?
Радуйся сейчас, что живёшь – вдруг,
завтра ты умрёшь?.. Кто же знает-то?!
Никто, если
подумать.
Окно было
почему-то открыто. Его обычно
открывали тогда, когда я вставала. Я
дёргала за колокольчик, вбегали
служанки и первым делом распахивали
окно. Знали прекрасно мои привычки.
Вот, что значит – привыкнуть к
обхаживанию. Раньше всё сама да сама.
Но что плохого? Ничего!.. Воздушные
занавески шевелил ветер. Пахло
весной – ручьями, грязью, молодой
листвой, ещё чем-то…
Я подошла,
кусок синего неба манил меня, как
лошадь – яблоко.
Улыбнулась
небу и посмотрела вниз.
И – обалдела.
Ветер
холодными пальцами нежил лицо,
прогоняя сонливость.
Щебетали
воробьи невидимые на обросшем
листвой клёне и на крыше.
Дребезжали
разбитые булыжной мостовой колёса,
проезжающих карет.
В храме в двух
кварталах от моего дома служитель
старательно с помощью колокола
рассказывал городу, что уже девять
часов утра и вроде бы пора вставать.
А под моим
окном стоял, пощипывая юную сочную
зелёную травку, конь. Чёрный, как
зимняя ночь. Красивый тем, чем
красивы демоны. Никакой мягкости –
резкие черты, даже какие-то грубые.
По отдельности – уродство, вместе –
ошеломляющая, пронзительная
красота. Столь же опасный и
непокорный. Столь же свободный.
Столь же умный. Длинноногий.
Длинногривый. Длиннохвостый.
Изредка лениво вздрагивали уши.
Встряхивался. Пофыркивал.
Переступал.
Я пощупала нос.
Подергала себя за мочку уха.
Ущипнула за бедро. Прикусила губу.
Вырвала волос.
Сплю?
Да нет, вроде.
Конь поднял
голову. Усмехнулся, увидев меня.
Точно
усмехнулся!!! Руки-ноги отдам!!!
И фыркнул,
потрясая длинной шеей. Взрыхлил
чёрным копытом землю, содрав травку.
Она же юная совсем, никакой силы в
корнях нет.
Боги, но что в
моём саду делает эльфийский конь?!!!!!..
И демонам душу
продавать не пришлось, так отдали…
Неужели, ты –
это ты? Пришли, приползли на
радостях домой… только эльфа для
самого полного счастья мне не
хватало!..
***
Кошка легко
взобралась на пригорок и прижалась
лбом к шершавой коре. Старая хвоя
звала зарыться и Кошка вняла её зову.
Сквозь густые ветки на Кошку
смотрело весеннее солнце. Он грело,
но жгло. Кошка положила на лапы
голову и удовлетворённо вздохнула.
Грела бок нагретая весенними лучами
Сосна.
Здесь всегда
была весна, здесь всегда был день.
Здесь всегда
цвёл рододендрон.
И солнце
никогда не жгло, а лишь грело.
А небо всегда
было синим…
И всегда
стояла Сосна – гордая, сильная,
боготворящая Кошку…
А вдалеке, меж
стволами других сосен, за кустами
рододендрона желтела дорога. Куда
бы Кошка ни уходила – она всегда
возвращалась сюда, в свою сосновую
рощу, к своему пригорку, к своей хвое,
под свою Сосну, подле которой было
так сладко спать…
И чем дольше
жила Кошка – тем слаще было
возвращаться…
***
-
Слушай, а почему мы всегда
спускаемся? Всё-таки странно.
-
Почему?
-
Ну…все всегда стремятся к
вершине. А ты – вниз. Как-то… не
нормально, что ли.
-
Ну, Кош, что ты! Всё-таки
спускаться проще, чем подниматься.
Согласись?
-
Нахал!..
Смех…
|
