Серебряный Дракон - 2004

Работа: Путешествие с принцем Гаральдом

I

Еще в далеком своем детстве я три раза видел принца Гаральда, причем дважды из них — вблизи. Поражала не столько необычная величина его глаз, сколько их холодная неизбывная ясность. Они были почти прозрачны в минуты спокойствия и серы в минуты гнева, но ни при каких обстоятельствах не излучали они тепла. От них бросало в жар лишь потому, что и лед в своей предельной мерзлоте способен обжигать и даже сжигать дотла. Тяжелые покрытые морщинками веки опускались медленно, прикрывая зрачок, но страшная способность этих глаз проявлялась именно в тот момент, когда они не были распахнуты и не смотрели в упор на того, кто представал перед Его Светлостью. Он продолжал, как говорили, видеть и сквозь веки. «Я уже вижу то, что вы еще не успели подумать», — было выбито на его медной печати. Но годами позднее, познакомившись с регентом Алькатаны гораздо ближе, я понял, что более никогда не буду испытывать страха перед взглядом этих удивительных глаз.  

Я родился и воспитывался в семье моего дяди, ибо родители мои умерли очень рано, и все, что я знал о них, было известно мне с чужих слов. Я был племянником Архивариуса Алькатаны. Все так и отзывались обо мне, как о родственнике Максимилиана, до тех пор, пока волею счастливой звезды или благодаря тайному промыслу Мэрит, я не стал личным хронистом принца Гаральда. Конец эпохи Нид, когда я появился на свет был ознаменован печальными событиями. Половина великого города лежала в руинах, и все свое детство я был свидетелем того, как дядя отдавал распоряжения по поводу свитков, книг и рукописей, которые надлежало перевезти в Вишневую Молельню, где им бы не угрожала опасность погибнуть во время пожара или разграбления, ибо вероятность, что нападению со стороны Мидии подвергнется даже Центр и находившийся в нем регентский дворец и дворец правосудия, была очень велика. Дядя Максимилиан приложил все усилия к тому, чтобы полностью или частично (когда иного выбора уже не было) сохранить в неприкосновенности  архивы, непреходящую ценность коих дано будет оценить лишь последующим поколениям.

Навсегда в моей памяти запечатлелся тот вечер, когда помощник дяди явился в наш дом, трясясь от страха, промокший до нитки под дождем, и сколько бы тетушка ни пыталась напоить его подогретым вином, не мог сделать ни одного глотка. Нам пришлось ждать довольно долго прежде, чем он нашел в себе силы заговорить.

Но когда это случилось, дядя схватился за голову и зашептал то ли проклятие, то ли молитву.

— Его Светлость наследник Алькатаны, — сообщил помощник, — покинул нас. Принц Гаральд отправился в путешествие по Кольцу Судьбы.       

Мне было тогда десять лет, и из его слов я понял только то, что «принц с холодными глазами», как враги, а часто и друзья  называли Гаральда, отныне находится от нас весьма далеко, и дядя посчитал эту весть не слишком радостной.

Была ранняя осень, до нас лишь изредка доходили смутные слухи о том, что творилось в Нигале и еще более тревожные рассказы о Саанон-Герате, о том, что люди там признают своим единственным владыкой Хорджа из рода Ремо, провозгласившего себя наместником Гераты и вознамерившегося воссесть на престол Алькатаны. Мне все это представлялось лишь дурным сном, ибо в Центре города еще царило относительное спокойствие, если не считать постоянных скандалов в Совете, объявившем несовершеннолетнего наследника неспособным управлять Алькатаной. То был не первый конфликт между Советом и регентской властью, но на сей раз он обещал обернуться настоящей трагедией, уже хотя бы потому, что вся Мидия была готова к войне, и всем это было известно. Гаральд же не пожелал пойти против закона и узурпировать власть, отвергнув диктат Совета, он стремился всячески подчеркнуть свое превосходство над врагами, и надо думать, ради этого готов был пожертвовать не только властью, но жизнью.  

— Но варти сопровождает его… — заметила тетя, взяв стакан у дрожавшего гостя. Ни вино, ни огонь не помогли ему согреться.

Помню, дядя громко расхохотался ей в ответ и разразился бурной и недовольной речью и в адрес принца, и в адрес тех, кто препятствовал его правлению:

— Нас окружают безумцы, лжецы и пройдохи, мальчик мой, мой дорогой Лео, — он рассеяно погладил меня по голове, — тот, кому полагается навести порядок решает отправиться в восхитительное, полное приключений путешествие, дабы обрести опыт, который вознесет его надо всеми остальными, над прочими смертными. Точно также прежде, он полагал, что любовь к этой Мэрит, варти с колдовским голосом, заставит людей преклониться перед ним. Но он забыл о том, что Алькатане нужна железная рука, которая крепко будет держать меч, занесенный над Нигалом Инкахарном и Гератой, этими рассадниками смуты, разрухи, и отвратительных загробных культов, где каждый второй житель уже по зову крови своей готов стать разбойником, нет, не разбойником, святотатцем, ибо и до самого существования города им нет никакого дела. Все это полбеды, не будь Совет Мидии и Лазури полон тупицами, которые никогда не могли договориться друг с другом. Думают, туча обойдет их стороной, пока они сидят в расписных залах и с напыщенным видом обсуждают, какой налог должен взиматься с ювелиров и оружейников. Если дела подойдут так и дальше, мы вскоре удостоимся чести узреть лицо Создателя Тан, только боюсь, это будет последнее, что мы вообще увидим…

  — Ты не можешь так говорить, — прервала его тетя, — не тебе судить регента.

— Ха! Мы можем только мечтать о том, что он станет регентом, и этот ребенок, — он указал на меня, — доживет до своего совершеннолетия, не увидев, как будет гореть дворец правосудия.

Все рассказанное случилось в праздничную неделю, которую называли Сезоном Богов, предшествовавшую печальному дню Одинокой Звезды. Ветер уже приносил тогда с собою запахи осени. Холодные и сладкие они пропитывали воздух и так внезапно заставляли сжиматься сердце, что порою, казалось, между двумя его ударами проходила целая вечность. Нашей надеждой был город Восьмиконечной Звезды, Святая Алькатана, ведь больше нам и не на что было надеяться. По традиции жители Центра готовили странное угощение — заворачивали каштаны в виноградные листья и запекали их. Плоды горчили, как и вода, в которую попадали соки ядовитых осенних трав. Кислотой, добытой из зерен айвин, выбеливали кончики пальцев и затем делали на них тонкие надрезы лезвием, чтобы боль, странным образом походившая на зуд, на краткий срок заглушала острую тоску по умершим. Сезон Богов в тот год праздновали все и в Центре города, и в Землях Лазури, все были одержимы жаждой развлечений, смешанной с отчаянием и глухой тоской, словно завтра вот-вот должен был наступить конец света. Дядя взял меня с собой, когда ему пришлось ехать в Айорд, там, в селах народ танцевал целые ночи напролет, с сумерек до рассвета, никто не хотел оставаться в одиночестве, и мне по глупости и ребяческой наивности казалось, что я живу в самое счастливое время в самом счастливом их всех миров, а городу вовсе и не требуется никакой лучшей власти и никакого правителя. Позднее, когда я побывал в восточных областях, в Нигале и Герате, сопровождая принца в период войны, вскоре разразившейся между Мидией и Лазурью, и увидел все своими глазами, мне напротив стало казаться, что я обречен жить в самом отвратительном из всех миров, какие могли бы мне пригрезиться.

   Я и до сих пор, достигнув преклонного возраста, не могу понять, отчего мир в Алькатане всегда был столь хрупок, и отчего, зная об этом, многие все же так неистово стремились разрушить его. Изучив историю города так подробно, как не знал ее даже Максимилиан, я находил множество самых фантастических объяснений столь злосчастной судьбе Алькатаны. Ее усматривали в проклятии, преследующем людей этой земли за преступление Данго Арана, ранившего Джей Рина, священного  быка Тхартхэ Фарангиса, в злой воле людей из Сожженного Леса, в разрушительном влиянии Тени, от которой мы, жители города, были ограждены наглухо закрытыми Восточными вратами. Я же более склонен считать причиной всех бед властолюбие и гордыню, как достойных представителей Земель Света, так и мидийцей, не пожелавших признавать законного наследника.

Гаральд вернулся вместе с Эйно Мэрит из своего путешествия по Кольцу Судьбы, шесть лет спустя, и Совет вынужден был признать его регентом Алькатаны. Центр города был охвачен ликованием по поводу этого события, но уже через несколько дней началась настоящая паника, ибо распространились слухи о том, что войска Мидии под предводительством Гарнета Синга, наместника Инкахарна, вторглись на территорию Арлеи. Вскоре так же стало известно, что Гарнет был в сговоре с Хорджем, который готовился выступить в ближайшее время с войной и в Эниледе, пройдя к ее землям через Сварта-Люмьене, а так же в Айорде, соседней с Эниледой провинции. Мне только-только исполнилось четырнадцать лет, дядя был тяжело болен, и моя дальнейшая судьба обещала мне одни неприятности. Мы вынуждены были продать и отдать в залог все ценное, что нашлось в доме, ибо место свое и содержание дядя уступил своему помощнику, от него Архиву было тогда гораздо больше толку, чем от больного старика. Дяде становилось все хуже, а скверные новости приводили его в уныние, так что, посоветовавшись со мной, тетушка решила и вовсе не рассказывать ему ничего. Есть в доме частенько было нечего. Хотя из признательности и уважения бывший помощник Максимилиана периодически великодушно снабжал нас небольшими суммами денег, но дядя из гордости или из скорее из присущей ему скромности запрещал нам принимать их.

Временами еще в более благополучные дни, нас навещала, приезжая из Айорда, родственница тети со своей дочерью Сеймилиант. Они жили в своей западной провинции, в страхе перед войной, а со времени ее начала так и не появлялись у нас. Я был тайно влюблен в Сейм, настолько сильно, что однажды в последний их приезд сопровождая ее в прогулке по городу, пока она покупала безделушки в лавках на Серебряной улице, схватил ее за руку и, пользуясь ее замешательством и полумраком, царившим в магазине, стал откровенно и дерзко исповедоваться в своих чувствах. Она выронила браслет из рук, и он тут же раскололся о каменный пол, но я даже не обратил на это внимание. Я позабыл и то, что Сейм на пять лет была старше меня. Наконец устыдившись всего, что я себе позволил, я отпустил ее руку.

Она смотрела на меня, улыбаясь и, видимо, ничуть не сожалея о произошедшем. А, как только появилась хозяйка магазина, расплатилась с ней за испорченное украшение и вышла вон. Я последовал за ней, извиняясь за свое поведение. Но Сейм возразила мне, сказав, что итак знала о моих чувствах, и ничуть не считает их зазорными, но она давно отдала свое сердце тому, о ком когда-нибудь Алькатана будет говорить как о герое. Меня как гром среди ясного неба поразило ее признание, но, сколько ни гадал, я так и не понял, о ком шла речь. Правду мне довелось узнать много позднее, когда ничто уже нельзя было изменить. А пока я тайно завидовал ее избраннику, и ненавидел себя за то, что в глазах кузины выглядел ничтожеством, страсть которого только забавляла ее.

После отъезда Сейм и ее матери, дядя слег, и я уже просто не мог позволить себе бездельничать и продолжать жить в его доме. Однажды вечером я заговорил о своем будущем с тетушкой. Она слушала меня молча, постоянно вздыхая и  сожалея, что ничем не может мне помочь.

— Я должен уехать, вероятно, придется пойти на войну, — заключил я с полным спокойствием, не сомневаясь, что такова моя участь, и уж если я ничего другого делать не способен, то, по крайней мере, я честно сложу голову за принца Алькатаны в первом же сражении.

Тетушка расплакалась, поскольку любила меня как родного сына и стала отговаривать от такого отчаянного шага.

— Ты еще слишком молод, Лео, кто успеет научить тебя хотя бы владеть оружием, сейчас, когда война уже охватила полгорода. Лучше ступай во дворец.

Она замолчала и посмотрела на меня умоляюще.

— Зачем я пойду во дворец? — в недоумении спросил я ее, решив, что она шутит, — да и кто меня теперь туда пустит, после увольнения дяди, мы не имеем ко дворцу никакого отношения.

— Иди, дорогой мой, — настаивала она, — проси, чтобы тебя допустили к принцу, к самому регенту, скажи, что ты племяник Максимилиана, и из благодарности за его верную службу никто не посмеет прогнать тебя. Проси принца помочь тебе. Не может быть, чтобы он отказал тебе, я все еще верю в справедливость властителей Алькатаны.

Как ни дико прозвучал для меня ее совет прийти во дворец и броситься в ноги регенту, которого я видел лишь мельком, не смея и подумать о встрече с ним, но я ему последовал.

Рано утром я явился во дворец и попросил доложить обо мне, как о племяннике Архивариуса Максимилиана Джерка. По чести сказать, я был уверен, что меня выставят с позором и велят больше не показываться. Но вышло все иначе. Пока я объяснялся с охраной, уверяя их в своем близком родстве с бывшим почтенным слугой Его Светлости, вверху над нами раздался голос, который я и по сие время не могу забыть, хотя и не знаю, кто внимает ему теперь, и жива ли еще его обладательница, ибо уже давно Алькатаной правит регент Тайн, достойный и мудрый государь, власть коему была передана самим принцем Гаральдом, перед тем, как он со своей супругой навсегда покинул нас.

Итак, голос, который я услыхал, принадлежал Эйно Мэрит. О ней говорили, что она носит плащ, окрашенный кровью Джей Рина, многие называли ее Алым Вороном Мидии, боготворили за прекрасный голос, и ненавидели за то, что помимо брака связывало ее с Гаральдом, — прежде всего за то, что  вместе они прошли по Кольцу Судьбы, и принц вопреки ожиданиям его врагов стал регентом. Я увидел ее на верхней площадке лестницы, высокую, одетую в серебристо-зеленое платье с золотым поясом. У нее было странное лицо, обрамленное черными волосами, с высокими скулами, длинными темными глазами, прямым носом и высоким упрямым лбом, украшенным желтым как виноградный сок камнем. Я увидел варти, именно это и поразило меня, ибо она не была красива так, как может быть красива настоящая женщина, вольная распоряжаться своей жизнью и давать жизнь.

— Пусть поднимется, пропусти его Тардо, — громко приказала она светловолосому высокому человеку в черном костюме стража, не произнесшему ни слова, пока я объяснялся с его сотоварищем. — Он, должно быть, хочет видеть Гаральда.

Теперь я не сомневаюсь, что Мэрит уже тогда отлично знала все, что должно было случиться, порою я думаю, что, быть может, даже это она внушила тетушке мысль о том, чтобы направить меня во дворец. 

Я поднялся по лестнице прошел вслед за ней через залы с расписными стенами и увидел принца. Он стоял спиной к дверям в небольшой комнате, где прямо на полу были свалены щиты и доспехи, и смотрел в окно на многоступенчатую площадь, туда, где находился дворец правосудия. Холодным и пасмурным зимним днем в комнате было холодно, по неизвестным мне причинам, как я узнал позже, огонь Гаральд разводить запретил. Подозреваю, что долгое время он тяготился самим  видом и близостью огня из-за какого страшного происшествия, имевшего место во время его странствий по Кольцу Судьбы. Или же он просто предчувствовал, сколь печальную роль огонь когда-нибудь сыграет в его собственной жизни.

Он повернулся ко мне не сразу, и я довольно долго простоял, преклонив колени под пристальным взглядом Мэрит. Но наконец он оглянулся, теперь он был совсем другим, не таким, как запомнился мне в детстве. Нечто изменилось в его глазах, если прежде их холод был прозрачен, то теперь он излучал слепящий блеск, но глубокие морщины, прорезавшие лоб, складки в уголках рта и у переносицы и волосы, подобные серебристому пеплу придавали ему пугающий и скорбный вид. Принц казался гораздо старше, чем был на самом деле.

Он быстро подошел ко мне и велел подняться с колен.

— Как твое имя? — спросил он меня, — Я слышал ты — племянник Максимилиана.

— Да, Ваша Светлость, я его родственник. Меня зовут Лео, Леонардо Джерк.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать, я бы хотел воевать, — совершенно искренне заявил я ему, поглядев на груду железа, сваленного на полу.

— Это похвально, возьми меч, — он с молниеносной скоростью выхватил меч из кучи доспехов и подал его мне.

Крепко сжимая рукоять, я чувствовал изрядную тяжесть старого оружия, оно было выковано четыре эпохи назад, когда еще вместо прочного и легкого сплава, использовалось только чистое железо. Гаральд тоже взял меч и, подняв его, велел мне защищаться. Все это было слишком неожиданно для меня, и, однако, я, держа меч обеими руками, по чистой случайности успешно отбил его удар, довольно легкий, ибо он отлично видел, что, я впервые оказался в подобной ситуации. Вообще же, надо добавить, что больше ничего подобного в моей жизни не повторялось, ибо я так и не стал тем, кем мечтал стать в детстве. Мэрит бесстрастно наблюдала за нами, и меня смущал ее взгляд, темный, прямой и пронзительный. В глазах варти как мне представлялось, всегда была некая непостижимая беспощадность. Тогда я впервые подумал о том, что, должно быть, любовь ее являлась для Гаральда вечным напоминанием о звоне скрещенных мечей, одновременно ввергающем в оцепенение и заставляющем пылать сердце и волю. Я отбил еще одну притворную атаку Гаральда, лезвие его скользнуло по моему мечу и, сорвавшись, задело мою шею, рана была не глубокая, всего лишь пустяковая царапина, но кровь потекла, и к тому же я споткнулся, оттесненный им к двери и упал на пол. Он бросил меч и наклонился ко мне в немалом беспокойстве, вообще его шутка могла бы стоить мне жизни, прояви я чуть большую неловкость, но когда он наклонился, я поднял свой меч, и его острие теперь было направлено ниже груди  принца. Гаральд рассмеялся, протянул руку и потрепал меня по щеке.

— Ты хитер, племянник Максимилиана, для воспитанника Архивариуса, ты слишком сообразителен. Но воина из тебя не выйдет, — заключил он, — я все же оставлю тебя в свите. Будешь хронистом, но помни, ты не должен ничего скрывать, не должен преувеличивать, и не должен принижать мои заслуги. Если ты дашь мне слово соблюдать эти требования, то, завтра же ты оправишься со мной в Айорд.

— Даю слово, Ваша светлость, но не думаю, что смогу хорошо выполнять свою работу.    

— Ты сможешь, Лео, — прозвучал голос Мэрит.

Вот таким образом я стал хронистом принца Гаральда и путешествовал с ним, записывая все, что мне довелось повидать и узнать.

На следующий же день мы с отрядом лучших воинов, покинули центр Алькатаны и отправились в Айорд, с нами ехали Мэрит и Тардо, уроженец Лазури, ставший преданным телохранителем регента. Все прочие наши силы уже давно были на пути в провинции. 

Войска Гернета и войска Хорджа не встречая достойного отпора, победоносно вторглись на территорию Айорда, и собирались проследовать дальше, причем на пути своем, Хордж требовал, чтобы все жители Земли Лазури беспрекословно подчинялись его приказам и присягали ему, как законному владыке Алькатаны. На знамени его был изображен Серый Ворон, а себя самого он именовал не иначе, как наследником Ворона Альи. Практически вся Герата и весь Нигал и Инкахарн последовали за ним, завоевав Восточные и Западные провинции, они намеревались направиться в Центр, поскольку конечной целью Хорджа и Гернета был регентский дворец, и Совет, все еще хотя бы и номинально, являвший собою символ непреложных законов города. Войны бывали в Алькатане и прежде, но то были лишь умеренные столкновения враждующих группировок и отдельных случайных мятежников, не сопровождавшиеся целенаправленным истреблением всех противников Мидии, восставшей против Земель Света и регентской власти. Гаральда, как бы ни возмутительно мне было это признавать, Хордж повсюду называл «щенком» и «ублюдком», так что простительна была принцу и всем нам радость, которая охватила нас, когда в битве на  границе Сварта-Люмьене принц отрубил ему голову, и приказал сжечь тело его, запретив даже само имя его упоминать как изустно, так и письменно, только для меня, хрониста Его Светлости, было сделано исключение. Надо заметить, что принц не был излишне и бессмысленно жесток, как древние правители из династии Данго Арана, но обид он, как я неоднократно имел возможность убедиться, не прощал никому. Признаться, всему, что я узрел как свидетель, я предпочел бы любовь Сеймилиант и счастье обычной человеческой жизни на какой-нибудь небольшой тихой ферме в Айорде, но судьба моя оказалась к несчастью недолгое время накрепко связана с судьбою Алькатаны.

Вторжение в Арлеи привело к тому, что Храм и дворец при нем были наполовину разграблены и разрушены, но сам Первосвященник успел покинуть провинцию до того, как войска Гернета прорвали ее оборону. Узнав о произошедшем, принц стал мрачен, как туча, по взгляду, которым он обменялся с Мэрит, я понял, что он намерен бороться до конца и погибнуть или победить даже ценою существования Алькатаны. Арлеи, называвшаяся также Золотым Анклавом Алькатаны, располагала лучшими плодородными землями наряду с Айордом в пределах  Лазури. Только Хорджу могла явиться мысль отравить эти угодья смолами Орагны, смыть которые не могли даже многоводные потоки весенних ливней, так что не было лучшего выхода в итоге, чем поджечь оставшийся слой сухой травы и почвы, и дождаться, пока выгорит весь смертоносный яд. То же ожидало нас и в провинциях Мидии, где в приграничных областях обнаружилось немало любопытного. Комнаты с двойными стенами, превращенные в часовни, где использовались запрещенные предметы культа, недопустимые изображения Короля Ангелов Темной Армы, самые разнообразные изобретения ненависти и мстительной фантазии, орудия пыток и следы варварских жертвоприношений. Тардо велел сложить огромный костер в долине Нарт, в изобилии полить дрова настойкой дикого миелика и затем бросать в огонь все, что вызывало хотя бы малейшее сомнение в своей безобидности.

Все сокровища, похищенные в Храме Арлеи, золотые чаши, светильники из синего камня, алтари восьмиконечных звезд и множество драгоценных древних монет с чудесными изображениями айлиреса, удалось вернуть только после битвы при Джасмине в Айорде, когда все замешанные в этом постыдном деле были наказаны по справедливости. Но прошло немало времени, прежде чем обо всем увиденном в Восточных краях я получил разрешение поведать urbi et orbi.

Тардо сопровождал принца всегда и везде и участвовал в трех крупнейших сражениях — в двух в Арлеи, и в Айорде при Джасмине, где был решен исход войны. Я знал о нем немногое, в частности то, что он родился на юге в Эниледе. Он рассказывал немало местных легенд и поверий, от него я  услышал восхитившую меня своей красотой историю о дереве Алония, сохраненном людьми из Сожженного Леса в память и Сайване. 

Уверен, что если бы был разрушен центр Алькатаны ни помощи Мэрит, ни воли самого принца, ни преданности его людей не достало бы на то, чтобы приостановить разрушение города. В подземном Центре Восьмиконечной Звезды была заключена та сила, которая сдерживала развитие истории всего Тан, не позволяя ему изменяться. Никому не ведомо, каким способом Стерну Градостроителю удалось заключить ее в сердце и лучи Звезды, а мне самому никогда не приходилось спускаться в великие подземелья, расположенные под дворцами. И все же я не сомневаюсь, как и многие в Алькатане, что там есть нечто, о чем знал лишь Стерн, создатель города, некий предел, до которого никому из нас не суждено добраться. К нему, должно быть, и взывал Гэбриэль, создавая Даэну Зеркала Пламени, ибо сила ее была сродственна той, что кипит в сердце Тангарата, и порою ее зовут также «жаждой Фарангиса», пожертвовавшего вечностью ради стремления узнать правду о Создателе.

Но к счастью война принесла разрушение лишь в провинциях. Не пострадал только Мираль, скрытый горами со стороны Эниледы, а со стороны Арлеи лесом, хотя и небольшим, но все же ставшим препятствием на пути Гернета. Но то, что задержало наших врагов, и для нас самих оказалось не меньшей неудачей, ибо нам пришлось возвратиться в Центр и лишь через него отправиться в Айорд. Мираль было не так-то легко завоевать, тем более добраться до Вишневой Молельни, хотя Хорджу это и представлялось необходимым, — все архивы Алькатаны были отправлены в обитель, а уж уничтожив их, он мог бы далее смело оспаривать право Гаральда на престол города, называя себя наследником Ворона Асвена. Особенно если прибавить к этому еще и полное, запланированное им уничтожение свитков Закона, которые все же вопреки этим устремлениям без всяких потерь сохранились и снова были оглашены Советом в начале эпохи Бьяр.

В битве при Джасмине принимали участие все, кто остался на стороне принца Гаральда, в ней также вопреки издревле ненарушавшемуся закону сражалась Мэрит, хотя варти и не смеют вмешиваться столь откровенно в происходящее между людьми, и уж тем более выступать на стороне одних против других с оружием в руках. Но столь угрожающей была расстановка сил, что спутница Гаральда сочла это возможным. И то, что я видел, в полной мере дало мне представление о природе варти, неуязвимой и непобедимой. Я видел, что даже железо, проходившее сквозь ее тело, не причиняло ей вреда, когда она верхом  носилась по полю с молниеносной быстротой, разя противников в белых латах. Никому не удалось выдержать силу ее удара, или выстоять перед ней, рука, в которой она держала меч, не могла бы быть рукой человека, поскольку, я и сам могу достоверно подтвердить это, могла вытягиваться, поворачиваться и достигать цели никогда не успевавшей от нее уклониться. Но ее взгляд неизменно следил повсюду за Гаральдом, при малейшей, угрожавшей ему опасности, она обязательно оказывалась рядом. А принц, в соответствии со своей тактикой, всегда двигался с несгибаемым упрямством, расчищая себе путь, и по нему он шел до конца. Те, кто называя Мэрит Алым Вороном Мидии, полагали, что она всего лишь происходит из побочной ветви рода легендарного Ворона Альи, не знали, что ни один потомок Асвена, будь он даже смел и велик так же, как сам Ворон, не смог бы отбить половину поля при столь очевидном неравенстве сил, ибо наши войска были истощены длительным переход и потерями в Арлеи, а  Хордж позаботился о том, чтобы его люди были хорошо подготовлены и вооружены, а уж сражаться в Мидии умели всегда, так что Земли Лазури справедливо опасались тотальной войны. Только благодаря Мэрит Тардо смог со своими людьми обойти войска Гернета и напасть с тыла, и тем решить исход битвы в нашу пользу. Враг вынужден отступить.

В сумерках я бродил по полю, глядя на лица убитых, со мною вместе шел и Кинки, выбравшийся из шатра Гаральда, ибо этот отчаянный и вполне сумасшедший воин, как неразумное дитя, боялся тесных замкнутых пространств, не снимая шлем и кольчугу, он всегда ночевал под открытым небом, даже в то время, когда холода казались мне нестерпимыми. Глядя на него, можно было подумать, что он никогда не устает, и не нуждается в отдыхе. Вряд ли он глубоко вникал в смысл происходящего, вдавался в подробности распрей и причины, их вызвавшие. Прежде он был верным слугой Тардо, и вслед за своим господином, с готовностью отправился на эту войну. Фактически же он негласно стал вторым телохранителем Гаральда. Но не сомневаюсь, что где-то в глубине своей души он поклонялся принцу, как властителю Алькатаны, и я хорошо знал, что регент ему доверяет.

Мы переступали через мертвые тела, разыскивая с фонарем в руках друга Кинки, с его слов он видел, что того убили. Ночь была звездная и ясная, но ни стонов, ни шорохов не было слышно, все были мертвы, все до одного. Ветер трепал лохматые волосы Кинки, пока он пробирался все дальше и дальше, свет фонаря поблескивал на окровавленных медных и выбеленных доспехах павших, и мне вдруг смертельно захотелось спать, я думал о том, чтобы улечься рядом с ними, со всеми этими мертвецами, поскольку я не сомкнул глаз в течении трех ночей перед битвой.

— Кинки, — позвал я его довольно громко, но он не услыхал, тогда я заорал во все горло, стараясь перекричать ветер, — Кинки, это чары варти!

Он выпрямился, и в эту минуту мы услыхали голос Мэрит, лившийся над полем в стылом ночном воздухе, пропитанном торжеством смерти. Она пела странную песню, в которой радость была пронизана гневом и отчаянием. До тех пор, пока я не привык к ее голосу так же, как прежде привык к ледяному взору Его Светлости, всякий раз, когда я слышал его, мне казалось, что сердце мое останавливается, и я погружаюсь в мучительный бесконечный сон, за пределами жизни и смерти.   

Кинки внимал ему молча, опираясь на длинный, широкий меч, поднятый с земли, очевидно, он любил пение Мэрит. А мне, окутанному властью этого голоса, казалось, что мертвецы поднимают головы и протягивают ко мне руки, и этом кошмаре я пытался снова и снова звать на помощь, пока земля не ушла у меня из-под ног, и я не начал барахтаться среди окоченевших тел и лошадиных трупов, натыкаясь на щиты и обломки оружия. Кинки во внезапно обрушившейся тишине подбежал и потряс меня за плечо.

— Мастер Джерк, я здесь, вставайте же.

Я поднялся, схватившись за его руку, и меня одолела бешеная злоба на себя самого, из-за своего страха и слабости.

—  Зачем она это делает? — спросил я его, глядя убитого, лежавшего у моих ног в пробитом нагруднике и серебряных перчатках, лица его не было видно под глубоко надвинутым круглым шлемом.

— Она должна освободить их души, мастер Джерк, —  ответил он, поблескивая своими темными глазами, — она совершила великий грех, против всего, что существует в Тан, приняв участие в битве. Люди, убитые варти не могут успокоиться, они станут искать себе жертв среди живых. Она должна отпустить их души.

Мы нашли погибшего друга Кинки и похоронили его так, чтобы он лежал головой в сторону Северного моря, туда, где, как верили большинство уроженцев Мираля, а Кинки происходил именно из этой провинции, находятся иные миры, доступные умершим. Умершие и варти в отличие от живых людей, не способных пересекать границы теймов, могут попасть туда и обрести там вечную жизнь. Кинки просил в своей молитве, чтобы друга его приняли утилигумены. Из сострадания я сделал вид, что полностью разделяю его надежду, тогда, как сам оставался убежден в том, что доступ в иные теймы даже для умерших — это всего лишь наивные выдумки простонародья, по иному я стал взирать на его веру, лишь ступив вместе со свитой Его Светлости в зачарованные пределы Тайер-Тайна.             

То был последний раз, когда голос Мэрит звучал для меня столь мучительно, с тех пор я и сам полюбил его.

После сражения при Джасмине Хордж вынужден был отступить, Гернет был убит, и полагаться ему было не на что. Он отходил на восток в свою родную Герату, где у него было довольно сторонников и где Тень, силами которой он пользовался почиталась вместо всех прочих святынь. Мне и по сие время не ясно, как можно было поклоняться тому, что уничтожает нас и ведет к небытию, но людям тех областей были свойственны странные представления, которыми Хорджу успешно удавалось спекулировать, склоняя на свою сторону множество доверчивых глупцов.  

Мы, не спеша, продвигались вслед за отступавшими врагами, особенно торопиться было некуда. Хордж возвращался в обход центра, он так и не осмелился пройти по нему, и шел со своими людьми через Эниледу. Я спросил Его Светлость не находит ли он, что нам следует поспешить и настичь его прежде, чем он успеет забиться в какую-нибудь нору в Герате. Тогда еще не было ничего известно о существовании Даэны Зеркала Пламени, ибо, если бы Гаральд знал о ней, он бы не позволил Хорджу отступить и добраться до Гераты, где, владея Даэной на башне Радеф, он мог оказывать пагубное влияние на всю Алькатану. Гаральд еще не ведая, на что осмелился Гэбриэль, ответил мне, что он предпочитает добить врага на его территории. Тардо промолчал, а Мэрит добавила тогда только два слова.

—  Подождем новостей.

Новости не замедлили настичь нас в Эниледе. И они были не утешительны. 

Как я уже упоминал, от Тардо, уроженца Эниледы я слышал немало любопытных историй, но красота этого края, увиденная мною впервые во время войны, навсегда запечатлелась в моей памяти. Это был цветущий край, омываемый водами Южного моря, великолепный и хорошо ухоженный, его жители разводили сады, в которых цвели мидийские розы и серебряные лилии, их не увидеть уже ни в Герате, ни в Нигале,  встречаются они еще только на одиноких землях Некрополя Сварта-Люмьене.

В эпоху Стан в год *** от заключения союза между Мидией и Лазурью, давным-давно в Эниледе было посажено дерево, впоследствии получившее название Алония Эниледа — «достоинство Эниледы». Было оно высокое с крупными белыми цветами и густой кроной, так что за много миль от берега было видно мореплавателям, что и послужило причиной возникновения псевдолегенды о шестом маяке Алькатаны, зафиксированной хронистом Велиарном. То было задолго до того, как прадед принца Гаральда, регент Осмунд воссел на престол города.

Дерево стояло посредине долины, где обычно проходили весенние празднества в честь древней покровительницы запада Байэн. Из коры Алонии сведущие в целительстве служители культа, готовили отвар, способный мгновенно заживлять даже самые глубокие раны, красноватые листья издавна использовались для производства самых дорогих бальзамов и благовоний. Цветы же собирать запрещалось. Скандал, разразившийся некогда в Совете вокруг гибели морского каравана «Окталеон» был связан, прежде всего, с утратой последнего запаса бальзамов в период, когда всякая возможность их производства уже была безвозвратно утрачена. Караван вел Индриди, навигатор Алькатаны, восемь кораблей вместе с бесценным грузом ушли на дно. Это произошло как раз в период, когда прошло четыре года с тех пор, как Гаральд покинул город, чтобы совершить путешествие по Кольцу Судьбы. Индриди вышел в море то ли вопреки предупреждению о буре, то ли не узнав о ней во время, боясь перевозить груз по суше в столь неспокойное время, Совет надеялся, что морская дорога в Арлеи будет надежнее. Предупреждающий маяк, установленный на скалах у берегов Арлеи, внезапно погас, и в темноте бурной ночи пять из восьми кораблей были разбиты в щепки. Дядя, как я помню, говорил о том, что Совет обвинил в несчастии Индриди, и навигатор был объявлен вне закона. Индриди бежал, но найти его с тех пор так и не удалось. Из чистого любопытства, а отчасти и из неверия в его виновность, я несколько раз спрашивал Его Светлость о судьбе этого человека, но принц отвечал крайне уклончиво, похоже, он и сам считал его виноватым. Однако трудно было поверить, что Индриди предав принца, вступил в сговор с Мидией, и в частности с Гернетом, дабы нанести тем самым ущерб городу. Будь оно так, Хордж бы пожелал не расставаться с бальзамами, но завладеть ими, тем более, что он знал в них толк и отлично умел использовать яды, наркотики и снадобья.        

А вот, что сталось с прекрасным деревом незадолго до смерти отца Гаральда, регента Алькатаны, и в результате чего была утрачена возможности дальнейшего производства снадобий, рецепты которых тщательно скрывались служителями Нокк-Лоррен и небольшим числом мастеров-одиночек из Гераты — ветви дерева почернели, а листья увяли, цветы же еще некоторое время продолжали украшать уродливые крючковатые отростки у самой вершины, но затем и они опали. Смертоносная смола, заражавшая своими зловонными испарениями всю долину вплоть до самого моря, заструилась по стволу, и все побережье на целые годы окутал удушливый серый туман. Тогда это дерево получило новое название и стало отныне известно во всех пределах как Орагна Эниледа (гибель Эниледы). Ядом пропитывали наконечники стрел и копий и всякая рана, нанесенная этим оружием, пусть даже была она не опаснее царапины, обрекала на верную смерть того, кому была нанесена.

К счастью, Эниледа была едва ли не единственным владением Алькатаны, не затронутым войной, так что ни обитель Нокк-Лоррен, ни прочие ее святыни не были разрушены. Когда же были восстановлены Арлеи, Айорд, Нигал и другие провинции, а карты и чертежи Стерна привезены из Воробиьного Леса, и Алькатана вновь обрела былую мощь и величие, многому, из того, что казалось погубленным навеки, была дарована новая жизнь. Ветви дерева тогда покрылись зеленью, и прямым стал его согнутый ствол, на вершине снова распустились цветы крупные и благоуханные, но были они теперь не белые как прежде, а красны, как кровь и ярки, как пурпур. С тех пор называлось дерево — Тилине Эниледа, что переводилось в Инкахарне и Нигале как «спасение Эниледы», в Мирале же и секретных архивах Вишневой Молельни и в Центре города значилось как «искупление Эниледы».                      

Когда же принц и все мы с ним вместе, включая и множество людей, не жаловавшихся на столь долгие и тяжелые испытания, прибыли в Эниледу и спустились в долину, Орагна еще по-прежнему источала свой яд.

Мэрит была единственной, кому он не мог причинить вреда, и она, собрав его, заключила его в сосуд и отдала хранителям Байэн, велев никогда не использовать его, но беречь ото всех, дабы более он мог повредить никому в Алькатане, а оставался  навечно напоминанием о пережитых несчастьях. Но Тардо пришлось не по душе все, что было сделано и он, не смущаясь, сказал об этом принцу:

— Рано или поздно это зло найдет того, кто станет его жертвой.

В тот же день мы были приняты в обители Нокк-Лоррен, где находилось святилище покровительницы Запада. Но обо всем увиденном и услышанном там, я, давший нерушимую клятву, какой только народ из Сожженного Леса может связать чужака, не смею более распространяться.   

II

Тот легендарный сад находился на границе Мираля и Арлеи, где пески пустыни подступали к самому Западному морю. По преданию, как и Арма Темных Ангелов Эрамина, мог он перемещаться и появляться и исчезать подобно призрачному видению. Дорогу к нему знали варти, и никто без них не вступил бы на его землю. Никому не принадлежал он со времен сотворения мира, и считали, будто его создали подобно миражу люди из Сожженного Леса Толкователей Снов, дабы, покидая тело, их души могли бы найти себе в нем пристанище. И даже после гибели Леса и многих его обитателей их творение продолжало существовать в пределах Алькатаны. Издавна верили, что тот, кто волею своей сможет удержать это видение, станет на время его господином, и получит право жить в нем, не зная горя и бед, освобожденный от бремени страданий мира. Это удалось воину регента Эмира, простому жителю  Мираля по имени Тайер, коему нечего было оставить в наследство своему сыну Тайну. Страстное желание Тайера превратило в цветущий край бесплодную пустыню, но удержать его навечно не суждено было ни одному человеку.

Другие легенды рассказывали о том, что дочь строителя фонтанов Ассера из племени исин, которую звали Лилиан, была так любима своим отцом, что тот пожелал защитить ее красоту от смерти и разрушения. Так же, как в древних мифах Тан о прекрасной Айнези, дочери неумолимого бога огня Эмброса, отец пожелал даровать Айнези, рожденной от смертной женщины, всю полноту бессмертия, и тем погубил ее. Искусный мастер долго искал то, что сохранило бы вечную жизнь Лилиан, и успокоился, лишь когда создал великолепный сад и обнес его тройной стеной из белого камня, сквозь который не могла проникнуть всесокрушающая длань времени, в него он заключил свою дочь, но за это противное природе деяние его творение исчезло вместе с девой-хозяйкой, и с тех пор превращенное в мираж, являлось только тем, кто всей душой мечтал увидеть его. Вот все, что знал я прежде, чем мы посетили Тайер-Тайн, отправившись с Его Светлостью в Арлеи, когда была окончена война между  Мидией и Лазурью.                

Тайер-Тайн — подарок Тайера Тайну  — волшебный сад, волшебный сон. Он простирался на целых семь миль на Запад и на три — на Юг. Люди считали его всего лишь легендой, но мне воочию довелось убедиться, в его существовании. Там снаружи, в мире полном ужаса и отчаяния могло происходить все, что угодно. Там бушевали войны и землетрясения, свирепствовали голод и эпидемии, но здесь за тройным кольцом стен из белого обсидиана по-прежнему цвели апельсиновые рощи, зеленела трава, и пели птицы, а воздух был напоен чудесным благоуханием ивернских роз.

*

Лилиан разбудила меня перед рассветом.

      — Вставай, Лео, ты ведь хотел увидеть Тайер-Тайн во всей красе. Сейчас самое время полюбоваться им.

Я открыл глаза и увидел хозяйку в черном платье с серебряным поясом. В ее густые каштановые волосы были вплетены крошечные ярко-голубые гирлянды миелика.

      — Звезды теряются среди цветов, — добавила она, распахнув окно напротив моей постели, — и цветы становятся звездами, когда ночь на исходе…

За окном в еще непроглядном ночном мраке мерцали мириады созвездий, трепетных и живых, далеких и холодных, знакомых и неизвестных мне, так словно в эти минуты сад стал вместилищем красоты и величия всей Вселенной. 

*

Спускаясь вслед за Лилиан ступеням широкой гранитной лестницы, я вспомнил самой старой и знаменитой из всех песен, сложенных сказителями Тангарата об этом благословенном крае:

Лилиан повела меня в самую глубину парка. Тьма постепенно отступала перед бесшумной поступью ранних сизых сумерек. Мы шли все дальше по широкой вымощенной серым камнем дорожке. Все вокруг нас замерло в томительном ожидании первых лучей солнца.

— Птицы ненадолго засыпают перед восходом, — сказала Лилиан, — Это час Великого Безмолвия Тайер-Тайна.

Там впереди за стеной древних тисов и ясеней нам наконец открылась гладь большого озера. Над ней еще клубился густой молочно-белый туман, но сквозь него уже можно было разглядеть призрачные силуэты черных и белых лебедей, медленно скользивших по водной поверхности. Принц стоял на берегу, прислонившись к стволу дерева, и рассеянно наблюдал  за пробуждением обитателей заводи.

      — Ты чем-то опечален, Гаральд? — спросила его Лилиан.

Принц повернулся к нам, и его обычно суровое, надменное лицо в эту минуту показалось мне юным и безмятежным.

      — «Время подобно серебру очищает воды нашего сознания», — процитировал он с улыбкой.

      — И все же…? — настаивала хозяйка.

Я исподволь разглядывал тяжелую золотую цепь, на которой висел, переливаясь всеми цветами радуги, царственный раухтопаз Итун-Ра. Чтобы получить право носить его, именуя себя регентом Алькатаны, Гаральд пять лет провел в странствиях при мысли, о которых у меня холодело сердце, не знаю, существовал ли и будет ли впредь существовать здесь правитель столь же достойный быть обладателем этого сокровища, как и мой бывший господин, в ком гордыня и неукротимый нрав сочетались с горячим стремлением к истинному благу города. Тем более непостижимым оказалось для меня то, что произошло в следующее мгновение, когда я отвел глаза от камня властителей Алькатаны, которым еще недавно клялся завладеть Иглони Хордж, и сказал себе, что ныне уж точно ничто не угрожает древней реликвии Данго Арана, и она вновь может быть без страха вынесена на свет.

— Скажи мне, Лео, — вдруг обратился ко мне принц, — легко ли отличить в рассветных сумерках черного лебедя от белого?

      — Тому, кто носит на шее сокровенный дар Итун-Ра, не грозят заблуждения, ваша светлость, — ответил я, удивляясь собственной дерзости.

      — Что ж, если именно в этом и заключается истина, я поступлю по справедливости, пусть мои глаза видят то, что есть на самом деле, и только на них я буду полагаться впредь,  — с этими словами он снял золотую цепь с камнем и бросил их в туманные воды заводи.

Я вскрикнул от неожиданности и взглянул в лицо Лилиан. Оно по-прежнему было спокойным. Ее нисколько не удивило случившееся.         

      — Нет более надежного и достойного места упокоения драгоценности Тан, чем лебединая печаль вечно-прекрасного сада, — добавил принц и заметил, что на лице его появилась улыбка.

      — Но ваша светлость, — возразил я, — этой реликвии не было равной во всем мире, это же наследие Данго Арана, то великое и единственное, что сохранилось из него.

      — Пусть это так, — подтвердил он, — но мы направляемся в Арлеи, и я не хочу более хранить верность тому, что таит в себе соблазн возвращения к прошлому. Когда-нибудь его поднимет из глубин тот, кто увидит конец Алькатаны, последний и самый несчастный из регентов, тогда камни мира потеряют былую силу, а от моего города останутся только славные легенды Тангарата.

Наступила глубокая тишина, ни один листок не шелохнулся над нами, пока внезапно ослепительные солнечные лучи не пронизали вершины деревьев и не рассеяли последние остатки тумана над озером, на дно которого до срока погрузился последний отблеск воспоминаний бурной Эпохи Нид.

Протяжная, полная любви и грусти мелодия донеслась до нас откуда-то из-за деревьев. Лилиан оглянулась и жестом предложила нам отправиться за нею следом. Идти пришлось недолго — вскоре мы увидели небольшую поляну. Тайн — десятилетний приемный сын Лилиан, сидя на камне, покрытом темно-зеленым мхом, играл на эвале, малоизвестной за пределами Иверны разновидности свирели с удивительным проникновенно-сладостным звучанием.

Лилиан окликнула музыканта и он, подобрав длинный желтый хитон, приблизился к нам и открыто взглянул в лицо принцу.

      — Кто дал тебе эваль? — спросил Гаральд.

      — Отец, — коротко ответил Тайн, — он подарил мне этот инструмент.

      — Ты можешь сыграть мне «Прощание с Иверной»?

Тайн поднес инструмент к губам и заиграл чудесную давно забытую песню о расставании с прошлым и новом рождении, о страдании и счастье освобождения. Звуки эваля плыли в прозрачном утреннем воздухе, и многократное эхо их рассеивалось где-то вдали, утопая в ответных птичьих трелях. Принц слушал молча, сложив руки на груди и закрыв глаза.

      — Чего бы ты хотел за это? — спросил он у воспитанника Лилиан, когда смолкли последние отзвуки.

      — Разрешите прийти к вам, когда я покину Лилиан, ваша светлость, — ответил Тайн.     

      — Будь по-твоему, — охотно согласился принц, — из какого ты рода?

      — Я принадлежу к роду Фальт, когда-то мои предки основали в Мирале Вишневую Молельню, мой отец служил регенту Эмиру, возьмите, — сказал мальчик, протянув государю эваль. — Я обещал отцу, что подарю его тому, кто придет сюда в сопровождении варти в алом плаще, Лилиан может подтвердить это.

      — Вот как! — удивился Гаральд, благосклонно принимая подарок, — и тебе не жаль с ним расставаться?

      — Нет, ваша светлость, в ваших руках он станет могущественным талисманом, и вы всегда будете помнить о том времени, что вам случилось провести здесь, даже когда вы пожелаете покинуть Алькатану, и для вас распахнутся врата Тангарата. 

Принц задумчиво покачал головой и затем ответил:

      — Мэрит предсказала мне освобождение от прошлого, как только я ступлю на землю Тайер-Тайна, и это предсказание сбылось, война окончена, но ее последствия станут гибельными для города, если я не восстановлю его и не сделаю точно таким, каким его задумал Стерн. Теперь нам следует отправляться в дорогу, ибо подходит к концу предпраздничная неделя, и с благословения епископа я возьму все чертежи из башни Воробьиного Леса, чтобы воссоздать Восьмиконечную Звезду Алькатаны и ее разрушенные святыни. 

Вдвоем с Лилиан я в последний раз неспешно обошел ее владения и, наконец, все же решился спросить ее о той песне, которую по просьбе принца исполнил для нас Тайн, я не мог поверить в то, что у этой дивной музыки никогда не существовало столь же достойного словесного сопровождения.

      — О да! — отозвалась Лилиан, — были и слова, но сваоне — подлинный язык исин — слишком древен и сложен. Много лет прошло с тех пор, как он звучал в Иверне, первом городе моего народа на континенте Харет, тогда здесь вместо пустыни еще били фонтаны, задолго до возникновения и падения Нархола. Теперь мало, кто вспомнит, что имя Тайн на сваоне означает «тот, кому приносят дары», — и, помолчав, затем она произнесла, — «Нетленные розы Иверны алеют как старые раны, чья боль уж давно угасла, а кровь продолжает сочиться. Так было мучительно и неизбежно то долгое расставанье, когда победы на вкус казались нам горше, чем пораженье…». Исин покинули свой город, чтобы двинуться дальше, в пустыни за рекой Го, на Севере, на Юг… ибо они все еще были людьми Сожженного Леса, Леса Толкователей Снов и никогда им не суждено было обрести покой и радость в Тан.      

На закате того же дня принц Гаральд со свитой покинули зачарованный сад и пески пустыни, дабы успеть к началу праздничных торжеств в Арлеи. Но долго еще и во тьме утомительного ночного пути, радость переполняла сердца тех, кому посчастливилось собственными глазами увидеть сказочную красоту Тайер-Тайна.

III

Прошло уже полтора года, как окончилась война, а путешествие мое с принцем Гаральдом все продолжалось. Высокое голубое небо было над Арлеи, когда в разгаре лета мы прибыли на торжества посвященные святой Иллирис, деве Вишневой Молельни. По уставу обители Мираля все празднества, допускавшие участие в них мирян, должны были проходить в Храме другой провинции — Арлеи — с позволения епископа Экберта, дабы не привносить суеты и беспокойства в священную обитель. После того, как настоятель Вишневой Молельни Витторио Найдлоу по велению и почтительной просьбе регента Алькатаны согласился оказать прием Гэбриэлю, гонимому и отверженному всеми создателю Даэны Зеркала Пламени, никто не посмел бы упрекнуть магистра Витторио в жестокосердии и презрении к судьбам города, но открывать врата Вишневой Молельни для толпы не мог от него потребовать даже победитель Гаральд. Вот каким образом я оказался в Арлеи, куда принц прибыл на праздник, а также, для того, чтобы получить поддержку епископа в своем намерении забрать чертежи Стерна из Воробьиного Леса.

Близость Северного моря чувствовалась в Арлеи и летом, на улицах вокруг храма всегда было прохладно, и в солнечные дни свежесть холодных вод окутывала эту землю. Жителям  Арлеи был неведом удушающий зной восточных провинций и мрачные выжженные дотла поля Сварта-Люмьены, ужас перед которыми еще не изгладился в моей памяти, и без того переполненной кровавыми сценами битв и казней. Только в Арлеи, когда я гулял среди беленых стен невысоких уютных домов, прошлое постепенно начинало казаться мне лишь страшным сном, оставшимся далеко позади. Я видел лишь часть этой земли, изуродованную войной, но меня поразило то, с каким рвением и быстротой люди там стремились стереть все следы трагедии, и восстановить прежнюю красоту и Храма и собственных жилищ. Лишь одно обрушенное крыло Золотого Анклава Арлеи так и не было отреставрировано, нечто, как говорил епископ, изменилось в самой земле, и ныне никто не мог вернуть зданию его прежний вид, я видел, как печалило это Его Светлость, и с какой тоской он озирал освещенные солнцем руины.

В самый разгар празднеств Мэрит пела под сводами Храма, и голос ее лучше всех слез оплакивал павших в самой жестокой войне в истории Алькатаны. Тогда я не уже не мог различить в нем ни пугающей нечеловеческой силы, ни ввергающей в забытье горечи, ничего кроме удивительной чистоты страсти и гармонии.

Мне не приходилось скучать в обществе Тардо и Сета, но более всех нас развлекал Кинки. Отчего многие находили его столь безобразным? Лишь оттого что он не был похож на других? Кто объяснит мне, почему его огромный рост, и длинный нос признавались чем-то менее привлекательным, нежели отточенное гордыней и коварством мерзостное благообразие Хорджа, внушавшего множеству людей больше доверия, чем этот неуклюжий дикарь из Мираля.

В Арлеи же меня впервые начала одолевать тоска по дому и желание возвратиться наконец в Центр. Втайне я также мечтал о том, что когда-нибудь встречусь там с Сеймилиант, и смогу посвятить ей всю оставшуюся часть жизни, если она не станет возражать против того, чтобы на сей раз принять мое предложение. Заброшенный судьбою далеко от родных мест и повидавший немало смертей и страданий, я не ведал тогда о том, что же происходило с нею, и куда ей пришлось отправиться, когда в Айорде пришла война. Разве мог я тогда предполагать, что тот, о ком она говорила мне в ответ на мое глупое мальчишеское признание, как о герое Алькатаны, был Создателем Даэны Зеркала Пламени, и мне еще предстояло столкнуться с ужасной правдой там, куда мы прибыли после торжеств, завершившихся в епископском дворце Раэнмар.

Принц не оставлял надежды предотвратить разрушение города, хотя многие считали это невозможным. Слишком велики были произошедшие перемены. Хотя все радовались концу войны, настроение людей было тревожным, все готовились к тому, что в дальнейшем их ждут еще худшие испытания.

Его Светлость в беседе с Тардо говорил лишь о необходимости как можно скорее забрать наследие Стерна Градостроителя, по желанию Нор сохранявшееся в Воробьином Лесу. Внимая его словам я и огорчался и радовался в одинаково сильно, ибо я гордился тем, что стану свидетелем великого деяния, равного которому не было со времен основания города, и в тоже время чувствовал беспредельную тоску, когда я понимал, насколько перспектива продолжения путешествия отдаляет меня от моих надежд на возвращение домой к покою и мирной жизни.

Пожалуй, я забыл обо всем, лишь увидав в башне Стерна золотой прибор, которым он пользовался, создавая свои чертежи, и висевшие на стенах его первые наброски. Мы были первыми, кто переступил порог этого заповеданного дома с тех времен, когда Нор, покинула этот мир, все варти, как гласит поверие имеют тот или иной дар, превосходящий разумение человеческое, и воистину, если это было правдой, то дар супруги Градостроителя Нор заключался в том, что она способна была вдохновлять и поддерживать его во всех его великих замыслах.

            Народ, что прибыл в Раэнмар на праздник, вскоре после окончания торжеств, немного успокоенный тем, что большинство реликвий были возвращены и восстановлены, начал покидать провинцию, возвращаясь, кто в разоренный Айорд, кто в Эниледу, а кто в Мидию, надеясь, что соприкосновение с милостью святой Иллирис очистит их души и их землю от тьмы, еще совсем недавно простиравшейся над ними, тьмы, которой многие из них сами охотно готовы были служить.

            Так принц Гаральд и его свита вскоре остались единственными гостями в епископском дворце. Я видел, что Его Светлость более всех прочих тяготился этим промедлением вынужденный, однако, уступить просьбе Мэрит не покидать Раэнмар прежде, чем случиться то, о чем его жена знала заранее, но, следуя обычаям варти, не торопилась рассказывать никому.

Как-то ближе к полуночи, утомленный загадками Кинки, которых он знал великое множество и которые всех нас заставлял по очереди разгадывать, когда все уже бросили надоевшую игру и поспешили удалиться в свои покои, я оставался в зале, что служила нам с согласия епископа вместо гостиной. Кинки продолжал задавать мне свои дурацкие вопросы, на которые я не отвечал, просто потому, что большую часть его слов уже не мог расслышать, засыпая прямо за столом. Внезапно он умолк, прислушавшись к шуму, раздавшемуся у ворот дворца, затем вскочил со своего места и выглянул в узкое окно в темноту ночи.

Я же явственно расслышал слова: «вдова наместника Нигала… мы знаем о невиновности навигатора».

— Что там? — спросил я у Кинки, который, корчась и извиваясь всем своим неуклюжим телом, приложил палец к губам и опять сел за стол.

Я привык к его ужимкам и его странной манере вести себя, которая порою раздражала даже принца. Но мне всерьез хотелось узнать, что там происходит. Я поднялся и сам посмотрел в окно, но там уже никого не было, у ворот дворца было пусто, в ту ночь лил дождь, который не прекращался уже трое суток.

— Что по-твоему слаще жизни, мастер Джерк? —  спросил меня Кинки почти шепотом.

— Вечная жизнь, — уныло ответил я ему и подумал о том, что до сих пор не понимаю, почему люди всегда дают именно такой ответ на этот вопрос.

Кинки удовлетворенно кивнул и добавил.

— Жизнь в вечности, слава Тангарата.

— Ах, вот в чем дело, — отозвался я, — такого объяснения я еще не слыхал, должно быть, это уточнение имеет огромное значение. — Спать мне уже не хотелось, поскольку я имел намерение выяснить, кто только что прибыл во дворце.

— Скажи мне, — продолжал я, — ты веришь в миры Северного моря, а куда ты сам надеешься попасть после смерти?

— Я бы хотел умереть в Эниледе, или в Разледине… — воскликнул он.

Я не успел ни возразить ему, ни даже подумать о том, что я хотел спросить, когда услыхал голос регента.

—  Раэледина нет больше.

Я уже собирался вскочить, чтобы поклониться принцу, но он остановил меня, положив руку мне на плечо и не давая подняться.

— Раэледина нет, Кинки, — продолжал регент, стоя рядом со мной, — тебе стоит записать это, Лео.

Вошли Мэрит и Сет, и я жаждал спросить, что же все это значит, но как раз тогда появился и сам ночной гость. Высокий и худой человек, с темным лицом, которое я разглядел хорошенько, когда он откинул свой насквозь промокший капюшон. У него были удивительные темные блестящие глаза, не такие как у Кинки полубезумные, но пронзительные и страстные, и темные густые сросшиеся у переносицы брови, смуглая кожа и длинные чуть вьющиеся темные волосы, еще влажные от дождя.

— Навигатор Индриди, —  изумленно воскликнул Сет, отступив на шаг в таком смущении, словно увидал призрака.  

В мгновение ока мне вспомнилось все, что знал об истории этого человека, о том, каким почетом он пользовался до трагедии с «Окталеоном», и как был обвинен и объявлен Советом вне закона. Тем более меня поразило его признание, адресованное Гаральду:

— Я сожалею не о том, что провел годы в несправедливом изгнании, принц, ибо меня ничто не может унизить, а о том, что я лишен был возможности открыто сражаться за регента Алькатаны.

— Ты будешь оправдан, Индриди, тебе вернут все привилегии и все награды, — ответил ему Гаральд, но то ли для навигатора эта милость более не имела значения, ибо слишком запоздала, то ли он рассчитывал на нечто большее, я не заметил ни особой радости, ни удовлетворения в его лице. Лишь позднее выяснилось, что причиной тому была болезнь и неотвратимо приближавшаяся смерть его сестры Арго.

            — Что значит, Ваша Светлость, — спросил я на следующий день Гаральда, когда мы остались одни на террасе Раэнмара, — что Раэледина более нет?

Принц посмотрел на меня вновь так, как, мне казалось, он смотрел на меня в детстве, холодно и отрешенно, его глаза опять стали для меня зеркальным отражением пустоты, грозившей поглотить всех нас.

— Раэледин был девятой провинцией Алькатаны, как ты полагаешь, Лео, что может значить гибель целой провинции?

Я молчал, не находя объяснения его словам.

— Всего лишь то, — продолжал он, — что нечто и на самом деле стремительно меняется здесь, меняется сам город, меняемся вместе с ним и мы. Некоторые пределы его расширяются, другие напротив прекращают свое существование, и не я один уже не могу разглядеть примет прошлого в его очертаниях. Этот гири, сопровождавший Индриди и получивший из рук Этель печать наместника Нигала, незаконнорожденный сын настоятеля Вишневой Молельни. Дисы воспитали его сына. Зная правду, я вынудил Найдлоу принять Гэбриэля и предоставить ему убежище, только так я мог защитить его расправы. Я вынужден был угрожать разоблачением скрывающему свою греховность священнослужителю, чтобы вынудить его милостиво отнестись к еретику и безумцу, а вдобавок еще и его родственнику по крови. Кому же мне стоит доверять теперь, если меня, как и моего отца, не желавшего в это поверить, окружают одни лжецы и предатели?

Все сказанное тогда о Гэбриэле и его родстве с магистром удивило меня, но истинный смысл этих слов стал мне ясен позднее, когда я познакомился с хозяином обсерватории Дель Гран.  

— Ваша светлость, — возразил я, набравшись смелости, — есть те, кто подчиняется вам добровольно и считает вас законным владыкой, восстановите то, что было разрушено, и сказители Тангарата сложат о вас легенды. Никому не удавалось большего, чем вам.

Гаральд усмехнулся мне в ответ и кивнул, но не снисходительно, а лишь устало.

— Я должен был предвидеть все, что происходит, но мы живем, Лео, только до тех пор, пока то, что окружает нас, не превратится в мираж. Однако жажда создавать миражи сильнее в нас, чем желание жить, временами я хотел бы, чтобы час возмездия наступил и для Алькатаны. С момента моего появления на свет и до последней минуты этот город терзал мое сердце ненавистью и любовью. Но придет время, и я оставлю его.

— Оставите город? — переспросил я его в замешательстве. Я полагал, что он имел ввиду желание вскоре отречься от власти, что неминуемо привело бы нас к гибели быстрее, нежели все прочие беды, но он мгновенно прочитал мои мысли и рассмеялся.

— Нет, Лео, не бойся, я не отступлюсь, и даже уходя, я уйду победителем, когда мне будет кому отдать свой престол.

Примечание

Рассказ является фрагментом романа-трилогии (первой ее части) «Тан», чем и объясняется присутствие в тексте большого количества реалий, не получающих развернутого истолкования в ходе этого краткого повествования.

Проголосуйте за эту работу.