ПУБЛИЦИСТИКА
Ориана Фаллачи. Ярость и гордость / Перевод с итал.
Л.Виноградовой. - М.: Вагриус, 2004, 159 с.
Прямое высказывание, радикализм - привычные понятия, если
речь идет о террористах, об исламистах, о красных или
коричневых. Либералы традиционно считаются публикой спокойной и
респектабельной.
Ориана Фаллачи - итальянская журналистка и писательница,
много лет живущая в США, - опровергает такое мнение. И как
опровергает! Ее книжка - и впрямь "ярость и гордость", причем
больше - ярости. Ее книжка - жгучая ненависть и страстная
любовь. Ненависть к исламскому миру, любовь к Европе и Америке,
США и Италии, традиционным либеральным, западным, христианским
ценностям.
Откуда столько эмоций? Фалаччи была свидетельницей
нью-йоркской трагедии 11 сентября 2001 года. Свою "Ярость и
гордость" она написала за шесть дней - почти как Господь,
который сотворил мир за неделю (не считая выходного).
У каждой медали две стороны, у настоящей любви тоже есть
оборотная сторона - ненависть. Страх перед исламской экспансией,
презрение к "политкорректным" конформистам. Воевать так воевать
- вот ее призыв и вывод. Так писал Илья Эренбург во время
Великой Отечественной. Тогда он был безусловно прав. А сейчас -
кто знает? - может быть, права Ориана Фаллачи. "Иметь с ними
дело - невозможно. Попытка диалога с ними - немыслима. Проявлять
по отношению к ним снисхождение и терпимость - губительно. И
тот, кто думает обратное, - дурак".
Экстремизм? Наверное. Но только до тех пор, пока ваш
собственный дом - в Москве, Нью-Йорке, Пизе - не взорвали.
ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ
Поль Фор. Повседневная жизнь Греции во времена
Троянской войны / Пер. с фр. М.В. Мальковой. - М.: Молодая
гвардия, Палимпсест, 2004, 253 с.
Чем столетье интересней для историка, тем для современника
печальней. А если столетье интересно всем? И в первую очередь -
поэтам, художникам, музыкантам, сказочникам и пр. и пр. Троя -
не важно, была она на самом деле или нет, - факт скорее
художественный, а не исторический.
А Греция времен Троянской войны - сказочная, волшебная
Греция, прекрасная и невероятная. Тогда жили боги и герои,
равных которым не было до и не будет никогда после.
Автор "Повседневной жизни Греции" - преподаватель
Университета Блеза Паскаля в Клермон-Ферране и почетный доктор
Афинского университета, ученый и исследователь, автор множества
книг, одна из которых - об Александре Македонском - уже выходила
на русском языке в 2001 году в серии ЖЗЛ. И книжка его и впрямь
о "повседневной жизни": о том, как греки возделывали землю,
собирали урожай, доили коз, строили дома, делали вино,
поклонялись, ухаживали за своими волосами...
Они ведь для нас - герои и боги. А для Менелая Елена была
женой, а для Париса - любовницей. Обычное дело.
Евгений Лесин
ФИЛОСОФИЯ
Ганс Йонас. Принцип ответственности: Опыт этики для
технологической цивилизации / Пер. с нем., предисловие,
примечания И.И. Маханькова. - М.: Айрис-пресс, 2004, 480 с.
На первый взгляд в книге Ганса Йонаса нет ничего, что могло
бы сделать ее модной. Ни броских формулировок, ни острой
социальной критики, ни неожиданных метафор. Тем не менее выход
"Принципа ответственности" на русском языке - одно из самых
значительных событий года. И не только потому, что книга
открывает русскому читателю философа, почти неизвестного в
России, но давно уже прочно занявшего место классика в
послевоенной европейской мысли. "Принцип ответственности" -
замечательный пример того, как философия, сохраняя строгость и
чистоту отвлеченного анализа, может вести реальный и
продуктивный диалог с общественными и государственными
институтами не на языке публицистики, а на языке рациональных
аргументов.
Тема книги Йонаса вроде бы из тех, что навязли в ушах.
Глобальный кризис, потребность в смене нравственных ориентиров
перед лицом технического прогресса, необходимость ответственных
политических решений - тысячу раз уже об этом слышали! Однако,
следуя за нитью неспешных рассуждений философа, вы неожиданно
обнаруживаете, что никогда всерьез не задумывались о реальном
содержании этих давно приевшихся клише. Стершиеся от
многократного употребления слова неожиданно приобретают в устах
Йонаса свой первичный смысл: мы действительно живем в мире, где
последствия наших решений ставят будущие поколения под угрозу, и
это касается всех, от шахтера до президента. О следствиях,
которые вытекают из осознания этого факта, Йонас и написал в
"Принципе ответственности".
В России по сию пору преобладают два противоположных взгляда
на философию. Одни ждут от нее готовых к немедленному применению
политических и экзистенциальных рецептов, другие - погружения в
метафизические глубины. Книга Йонаса убедительно показывает, что
есть еще и третий путь. К тому, о чем изо дня в день шумят
газетные и телевизионные репортажи, можно отнестись серьезно, не
впадая в публицистику и не теряя интеллектуального достоинства.
Может быть, тогда и действенность философского высказывания
будет другой.
ИСКУССТВО
Жиль Делез. Кино. Кино 1. Образ-движение. Кино 2.
Образ-время / Пер. с фр. Б.Скуратова. - М.: Ad Marginem, 2004,
624 с.
Неизвестно, были ли знакомы Делезу слова Ленина о кино как
важнейшем из всех искусств. Но не приходится сомневаться в том,
что он без колебаний под ними бы подписался. Страстный любитель
кинематографа и блестящий знаток его истории, Делез не мог не
написать отдельной книги о кино.
Трактат Делеза - тот редкий в киноведческой литературе
случай, когда размышление о кино вырастает не из попыток автора
поделиться своими обширными познаниями или дать теоретическое
обоснование собственным вкусовым предпочтениям, а из его
глубокой озадаченности самим фактом мощного воздействия самого
массового из искусств на человеческое сознание. Поэтому, хотя в
книге Делеза анализируется неисчислимое множество примеров и
формулируется теория развития киноязыка, перед читателем вовсе
не история кино. Изменения в средствах выразительности для него
- лишь симптомы глубинных метафорфоз самого человеческого
восприятия, косвенные свидетельства фундаментальных изменений,
произошедших в отношении сознания к телу, пространству и
времени.
Для такого взгляда на кино привычный язык кинотеории слишком
беден. Вот почему Делез не только активно черпает средства из
философского лексикона, но и с энтузиазмом создает неологизмы,
развивая самые невообразимые классификации. В этом отношении
"Кино" Делеза - едва ли не самая новаторская книга об искусстве,
написанная в ХХ веке.
Петр Резвых
Александр Васильев. Русская мода. 150 лет в
фотографиях. - М.: СЛОВО/SLOVO, 2004, 448 с.
Научных монографий, посвященных истории отечественной моды, у
нас вообще выходит мало, а уж изданий, поставленных на такую
широкую ногу, не было и вовсе. Новая книга Александра Васильева,
известного специалиста в области истории костюма, - роскошный
альбом подарочного формата с изысканным дизайном, уникальной
подборкой иллюстраций (общим числом более двух тысяч) и
энциклопедически емким текстом-комментарием, где автор с
педантизмом архивариуса прослеживает эволюцию русской моды на
протяжении последних 150 лет. Вкус исследователя отличается
демократизмом. Он с одинаковой дотошностью описывает фасоны
аристократической моды эпохи модерн, наряды городских модниц
времен НЭПа и ширпотребную продукцию советских фабрик периода
застоя. Впрочем, для Васильева костюм - это не причуда времени,
а исторический документ. По изменениям линий дамского платья он
прочитывает развитие медицинской науки, в стилях причесок он
угадывает колебание политической конъюнктуры, а в манере
наряжать детей - социальный статус родителей. Излишне говорить,
что для того, чтобы вопреки известной поговорке вот так вот
распознавать ум по одежке, нужен наметанный глаз знатока.
Васильеву этого не занимать. Он - давнишний коллекционер
исторического платья, а в основу своего нового альбома положил
личное собрание старинных фотографий, которое уже выставлялось в
Москве на Биеннале Дома фотографии и во многих городах России.
Наталия Осминская
ИСТОРИЯ
Карло Гинзбург. Мифы-эмблемы-приметы: Морфология и
история. Сборник статей / Пер. с ит. и послесловие С.Л. Козлова.
- М.: Новое издательство, 2004, 348 с.
Роль Карло Гинзбурга в исторической науке сравнима разве что
с ролью Лобачевского в геометрии. Его имя неразрывно связано с
"микроисторией", одним из самых амбициозных направлений научной
мысли ХХ века. "Микроистория" решительно переносит акцент с
глобальных событий, войн, географических открытий и революций на
частную жизнь человека. На то, чем занимается серия "Молодой
гвардии" "Повседневная жизнь человечества".
Гинзбург пишет о самых разных вещах. Инквизиционный процесс
над провинциальной итальянской колдуньей XVI века. Заметки об
искусствоведческой школе Аби Варбурга. На литературные источники
опирался Тициан, создавая свои картины… Общая идея такова:
глобальный исторический сюжет, так называемый Большой Нарратив,
пронизывающий и подчиняющий себе все события, окончательно себя
исчерпал. Пришло время частностей, выбивающихся из рамок и
правил. Именно в них кроется ключ к истории.
Дэвид Лоуэнталь. Прошлое - чужая страна / Пер. с
англ. А.Говорунова. - СПб.: Фонд "Университет", Русский остров,
Владимир Даль, 2004, 621 с.
Книга американского ученого, профессора политической
философии Лоуэнталя стала настоящей сенсацией в интеллектуальных
кругах. Он покусился на самое святое, что есть у человека, - на
его прошлое. Еще пару веков назад люди не воспринимали прошлое
как нечто принципиально отличное от настоящего. Человечество не
ощущало смену исторических эпох так остро и не переживало ее так
болезненно, как сегодня. Все изменилось после Французской
революции и наполеоновских войн. На европейскую цивилизацию
обрушилось столько перемен, что даже недавнее прошлое стало
восприниматься как глубокая древность.
"Комплекс прошлого" в интерпретации Лоуэнталя предстает не
банальной ностальгией по якобы безоблачному минувшему, а
серьезной психологической травмой, которая заставляет нас с
испугом оглядываться назад, не зная, что мы там обнаружим. Разве
можно было предположить, что прошлым в полном смысле этого слова
станут не то что 70-е, а даже 90-е годы? О 60-х и говорить не
приходится… Став прошлым, они приобрели новые, незнакомые нам
прежде черты.
Прошлое превратилось в предмет идеализаций и страхов, им
можно торговать и манипулировать. Лоуэнталь описывает эти и
другие способы обращения с прошлым: от личных воспоминаний до
мероприятий по охране памятников; от усилий реконструировать
прошлое до попыток его переписывания. Любым причудам в
отношениях людей с ушедшим временем Лоуэнталь находит и
объяснение, и место среди их нормальных потребностей. Отрицает
он лишь одно - возможность и необходимость законсервировать
прошлое. Не только будущее, но и прошлое остается
непредсказуемым.
ФИЛОЛОГИЯ
Виктор Жирмунский. Фольклор Запада и Востока:
Сравнительно-исторические очерки. - М.: ОГИ, 2004, 464 с.
Книга представляет самую ценную часть наследия классика
отечественной филологии - труды по общей и исторической
сравнительной фольклористике за 30 с лишним лет (с 1932 по 1965
год) за исключением статей, посвященных тюркскому эпосу.
Работы Жирмунского - не самое доступное чтение. Но ход его
мысли будет интересен и неподготовленному читателю. Жирмунский
анализирует странствующие сюжеты в фольклоре Запада и Востока,
сравнивает старофранцузские сказания, русские былины, армянский,
киргизский, узбекский эпос, "Одиссею", "Калевалу", сказания об
Алпамыше... Одна только сказка об Аленушке и ее братце Иванушке,
как выясняется, насчитывает четыре версии: русскую, итальянскую,
немецкую и узбекскую. Есть повод задуматься не только о
филологии, но и о психологии творчества.
Четко прослеживается эволюция Жирмунского - не только
научная, но идеологическая. В тридцатых он заявил о себе как
правоверный марксист и последователь германской
фольклористической школы (методика "социальной географии"). Он
дает классовую интерпретацию явлений языка и фольклора.
Фольклор, пишет Жирмунский, - "совокупность реликтовых
культурных образований, характерных для бытового уклада
культурно-отсталых" социальных групп, прежде всего для
крестьянства, которое он считает "реликтовым классом".
С конца сороковых классики марксизма и ссылки на немецких
ученых почти полностью исчезают из библиографических списков
Жирмунского. Наука берет верх над идеологией.
Не стоит забывать и о том, что Жирмунский был духовным отцом
"Исторических корней волшебной сказки" В.Я. Проппа и первым
рецензентом этой уникальной книги, которую травили за
космополитизм в советские времена.
Джон Рональд Руэл Толкин. Профессор и чудовища / Пер.
с англ. - СПб.: Азбука-классика, 2004, 288 с.
С этой стороны автора "Властелина колец" знают далеко не все
читатели эпопеи про хоббитов и зрители нашумевшего фильма со
спецэффектами. Профессор Толкин так и не стал явлением
масскультуры. Неудивительно. Ведь перед нами не банальный
беллетрист, а серьезный ученый, преподаватель и исследователь
древних языков, древнеанглийской и средневековой литературы,
эпических сказаний народов Северной Европы. Впрочем, отделить
одно от другого непросто. Да и зачем? Тем более что в работе над
"Властелином" Толкин вовсю использовал свой опыт лингвиста и
историка литературы.
Большая часть текстов профессора публикуется по-русски
впервые. Актуальность их сегодня невелика. Хотя лекция
"Беовульф: чудовища и литературоведы" (1936), где излагается
общепринятая сейчас теория формульного происхождения эпоса, была
в свое время важной вехой в английском литературоведении. Толкин
считает, что "чудовища фундаментально связаны с основными
идеями, заложенными в поэме, теми, что придают ей возвышенный
тон и глубокую серьезность". Он видит в "Беовульфе"
христианизированную версию северных языческих преданий о
противостоянии богов и героев наступлению хаоса. Кстати, в
тексте "Властелина" христианских аллюзий не меньше, чем отсылок
к северной мифологии.
Из других произведений сборника стоит выделить эссе
"Возвращение Бюрхнота, сына Бюрхетльма", посвященное дошедшему
до нас фрагменту древнеанглийской поэмы "Битва при Мэлдоне" о
сражении англичан с норманнами, и лекцию "Сэр Гавейн и Зеленый
рыцарь" (об одноименной поэме XIV века). Толкиновский анализ
этого текста - образец того, как надо читать лекции по
филологии.
НАУЧПОП
Александр Никонов. Апгрейд обезьяны. Большая история
маленькой сингулярности. - М.: Изд-во НЦ ЭНАС, 2004, 352 с.
Александр Никонов - известный московский журналист,
специализирующийся на научной тематике, автор четырех книг. А по
совместительству - воинствующий безбожник, радикальный
позитивист и борец с заблуждениями человеческого ума.
Из общеизвестных научных фактов он делает самые
парадоксальные выводы. Причем с такой неумолимой логикой, что
хрен подкопаешься. Цепь безупречных умозаключений приводит его к
высказываниям типа "Мораль и капитализм - порождение сифилиса".
Или: "Национальность - чума XXI века". И не поспоришь. Все
строго аргументировано.
Философия Никонова - философия современного либерала и
космополита в лучшем смысле этих затасканных слов. Можно сколько
угодно не соглашаться с автором и протестовать против его порой
шокирующих парадоксов, но трудно не увидеть в них
гуманистического начала. Главное в этой книге - приоритет
человека над идеями и вещами. Вот как представляет себе Никонов
своего вменяемого современника: "Он носит интернациональный
пиджак вместо кимоно или расшитой рубахи... Он в отличие от
деревенских и провинциальных не ненавидит геев за то, что они
занимаются любовью не так, как он, не ненавидит черных за цвет
кожи, лысых за лысину, а свингеров за обмен женами и групповой
секс. Он привык к комфорту и не собирается жертвовать им, собой
и другими людьми ради идей. Потому что ни одна идея не стоит
человеческой жизни..."
А невменяемые по-прежнему тонут в тумане метафизики и
проливают море крови из-за больших идей.
НГ Exlibris (# 49
(299) 23 декабря 2004 г.) |