©  А. Мартьянов.

 

РЫЧАНИЕ ЯГНЯТ:  

СЕРИЙНЫЕ МАНЬЯКИ В СОВРЕМЕННЫХ FANTASY И ФАНТАСТИКЕ

(сокращенный вариант)

 

 

Посвящается сладкой парочке:

доктору Ганнибалу Лектеру и Клариссе Старлинг

 

1. С кем имеем дело?

 

Как высказался один из представителей «серебряного века» русской литературы, «История мидян темна и непонятна». Поэтому не буду пичкать вас историческими сведениями о личностях, которых мы сегодня кратко рассмотрим, а перейдем непосредственно к делу.

Хотите, я вас напугаю? По статистике человек с потенциальными задатками серийного убийцы приходится примерно один на 100000 (сто тысяч). Таким образом, в Москве с населением 12 миллионов человек наличествует по меньшей мере 120 субъектов, вполне способных начать карьеру Джека-Потрошителя. У 90% из них данные способности не развиваются, но 10% оставшихся (то есть 12 штук) либо подавляют в себе желание хватать кинжал и выходить на охоту, либо... Я лично встретиться с подобным существом не хочу, хотя мне (да и большинству здесь присутствующих) это просто не грозит. По статистике.

Какое количество состоявшихся и потенциальных  маньяков в Казани, высчитайте сами, но теоретически, хотя бы один экземпляр либо присутствует среди гостей Зиланткона (вероятность 13 тысячных процента) — это я к вопросу о психологической неустойчивости нашей среды — либо бродит в близлежащем районе, внешне являя собой добропорядочного гражданина. Кстати, компенсацией данных подсознательных стремлений может быть активное общение (выплеск психической энергии в другую сферу деятельности), и посему — спасибо игровому движению, за то, что оно способно ненавязчиво направить кое-кого на правильную дорожку... Но это отдельная тема. Вернемся к основной.

Я попробую представить краткое и понятное далеким от медицины людям определение серийного маньяка. Это прежде всего человек, устраняющий при помощи  непрекращающейся серии убийств сексуальные или социальные неполноценность, неприязнь и раздражение, или реализующий одну из своих навязчивых идей. Я понимаю, что здесь фантастиковедение, а не лекция по судебной медицине, но для того, чтобы понять, с какими личностями мы периодически сталкиваемся в столь любимой нами литературе, приходится, так сказать, давать относительно научный портрет.

А портрет таков. В 80% случаев маньяком является мужчина возрастом от 23 до 45 лет, то есть находящийся в сексуально активном возрасте, большинство из них (опять же по статистике) — невысокого роста (меньше 1, 65 м), среди негроидов и монголоидов маньяков значительно меньше, чем среди представителей европейских наций (примерно на 50%). В обычном общении это милые и тихие, очень часто семейные и имеющие детей люди, хотя, если приглядеться, у них бывают резкие смены настроения, моментальные приступы злости или жестокости, которые в обществе они всегда стараются подавлять. Зачастую маньяк может быть достаточно известным человеком — ученым, врачом, даже полководцем (вспомним знаменитейшего Жиля де Реца, самого известного серийного убийцу средневековья, сожженного инквизицией в 1440 году. Хронист XV века, между прочим, указывает, что Жиль де Рец был знаменит «как доблестнейший из рыцарей», он являлся маршалом Франции, отличился в Столетней войне и вообще был человеком исключительно образованным по меркам своего времени). Заметим, что Жиль де Рец плавно перекочевал из исторических хроник на литературные страницы — вспомним хотя бы «Анжелику». Те, кто читал исследование о реальном Жиле де Реце, может составить весьма красочное впечатление о том, как маршал Франции проводил свой досуг — рядом с ним Джек-Потрошитель просто стажер. Сир де Рец отправил на тот свет не менее 70 — 80 человек, большинство из которых были дети (хотя, как предполагается, данная цифра весьма занижена и достижения маршала на сем поприще куда более грандиозны, чем указано в отчетах инквизиции).

Обычно маньяков нейтрализуют после шестого-седьмого убийства (это в наши времена), однако в данной области есть и свои рекордсмены. Неуловимый Чикатило за 15 лет деятельности убил приблизительно 55-60 человек, но его нельзя даже сравнивать с неким колумбийцем, арестованным только в 1999 году и сразу попавшим в Книгу рекордов Гиннеса — это господин указал на 170 захоронений своих жертв, а, как предполагается, их гораздо больше. Полагаю, тот, кто действует в наши дни в Барнауле тоже идет на рекорд, не смотря на все усилия милиции.

 Нельзя не упомянуть и об оставшихся 20%. Для женщин серийные убийства достаточно нетипичны, н девочкам (вспомним Мару), то, соответственно, таков же и его персонаж — лорд Сварог. Мерседес Лэки — американская писательница — убеждена, что весь мир окружен мужиками, только и жаждущими кого-нибудь изнасиловать, и вообще из мужчин ей более симпатичны голубые, поскольку ни ей, ни ее персонажам-девицам они не могут причинить никакого вреда. О Марии Семеновой и несчастном Волкодаве я упомяну отдельно, ниже. У Сапковского, как правило, у героев с ориентацией все нормально и, кстати, пан в своих текстах сублимирует меньше всего. Наверное, потому, что у него все в порядке с личной жизнью. А вот у многоликого Майкла Мэнсона с личной жизнью такие проблемы, что страшно становится за его героев. Надорвутся, бедные. Отдельная повесть Мэнсона была посвящена тому, как невезучий герой был вынужден за ночь обслужить двадцать готовых на все девиц. Для Дэна Симмонса в «Гиперионе» образец мужчины — полковник Кассад, успевающий и повоевать, и потрахаться, да и сами главные герои не выходят за рамки приличий в сексе.

Уж не буду упоминать имена, чтобы не смущать публику, однако в современной fantasy — фантастике, что отечественной, что буржуйской, более чем хватает подсознательных и лесбийских, и голубых мотивов, каковые, впрочем, исключительно безобидны, ибо убежденный гей никогда не станет маньяком, по причине психологической пассивности, чего, кстати, не скажешь про активных лесбиянок — здесь целая кладезь потенциальных маньяков. А вот здесь я вынужден снова процитировать Сапковского и в частности его пассаж в сторону писателя Джона Нормана:

«В смысле сублимации все рекорды бьёт Джон Норман. От его цикла «Гор» несет чудовищными и постоянными комплексами и проблемами, с которыми автор должен немедленно бежать к сексологу, прежде чем они не перейдут в маниакальное состояние и Норман, оставив писательское поприще, не начнет карьеру серийного маньяка. Правда, и в других рассказах и романах стиля «фэнтези» герои тоже бывают мужественны по определению Кинга. Свою архетипичную мужественность они проявляют, ясное дело, разбивая противникам башки и без труда покоряя всех встреченных женщин, за исключением тех, кто сбежал на самую верхушку дерева. Правда, у этих героев имеются и другие занятия — они спасают от уничтожения миры и царства, ищут магические артефакты, убивают драконов. У Джона Нормана же герои только и делают, что насилуют. А женщина у Джона Нормана перед изнасилованием должна быть связана, закована в цепи, исхлестана и клеймлена раскаленным железом. Клинический случай вагинальных фобий, усугубленный комплексом неудачника, боящегося подойти к женщине, у которой не связаны руки и которая может решительно противостоять всем предложениям...»

К огорчению большинства писателей, я могу лишь сказать, что полностью устранить сублимацию и свои подсознательные сексуальные мечтания практически никому не удается. Очень редко кто может спрятаться за своими героями, а значит, каждый литератор обязан хотя бы минимально следить за тем, что изливается на страницы его романа... Иначе неправильно поймут, хотелось бы спросить? Нам нравится выхолоне fantasy, кроме устройства Шира во «Властелине». Однако Черному Отряду приходится противостоять тому злу, которое несут в себе определенные люди, и на первом месте — свихнувшийся Хромой.

Попробую ответить на вышепоставленный вопрос — кто виноват: сублимация, темная половина, или просто ребяческий интерес к страшному и щекочущему нервы? Да, отчасти и то и другое и третье. Но прежде всего, и я не устаю долбить это второй год подряд и полностью поддерживать пана Анджея: виновно тотальное отсутствие привычки к архетипу fantasy да и полное отсутствие национального сказочного архетипа.

Вспомним наши родные русские сказки, и никто лучше не сказал о них, чем Иван Бунин: «Доброта неописанная! Историю почитаешь – волосы дыбом встанут: брат на брата, сват на свата, сын на отца, вероломство да убийство, убийство да вероломство. Былины — тоже одно удовольствие: «распорол ему груди белые», «выпускал черева на землю», Илья Муромец, так тот своей собственной родной дочери «ступил на леву ногу, да подернул за праву ногу». А песни и сказки? Свекор — лютый да придирчивый, сидит на палате ровно кобель на канате, свекровь опять-таки лютая, сидит на печи ровно сука на цепи, золовки непременно «псовки да кляузницы», деверья — «злые насмешники», муж — либо дурак либо пьяница, ему «свекор-батюшка» велит жену больней бить, шкуру до пят спускать; невестушка этому самому батюшке «полы мыла — во щи вылила, порог скребла — пирог спекла. К муженьку же обращается с такой речью: «Встань постылый, пробудися, вот тебе помои умойся, вот тебе онучи, утрися»...

Комментарии, полагаю, излишни.

По-видимому, в фэнтези мы ищем возможность сбежать в приключение, в quest, в солидарность и дружбу геройской дружины? Нас привлекают благородство и правота героев, непобедимые атрибуты, противостоящие Злу? Мы хотим мечтать, что в борьбе за справедливость побеждает не бицепс, не кулак и не холодная сталь, но благородство, терпимость и умение прощать? Разве поведение Фродо по отношению к побежденному Саруману помещается в категориях какого-нибудь национального архетипа? Нет, не помещается. Мы привыкли к другим мифам, начиная от приснопамятного Ильи Муромца, разрывающего дочерей напополам, до Зои Космодемьянской, о которой мы знаем только то, что эсэсовцы тушили о нее сигареты. А еще Иван Грозный (или Петр Первый) убивающий своего сына. Потому-то и фэнтези мы такую любим. Волкодав — законченный псих, борющийся за известную ему одному справедливость. Энни Уилкз, отрезающая ногу знаменитому писателю. Меч, вонзенный по самую рукоять. Вываливающиеся на землю черева. Вильгефорц, ставящий прелюбопытные генетические эксперименты.

Вспомню досточтимого Бориса Стругацкого и процитирую — «fantasy» это не жанр! Вот как, да? Другие знатоки определяют fantasy как жанр прежде всего «развлекательный», по-видимому, чтобы отличить от научной фантастики, которая, подозреваю, по мнению мэтров-фантастов, развлекательной не является и потому стоит выше. Имеется такая вот fantasy, согласно утверждают научные фантасты, жанр, любители которого «требуют несложной, зато кровавой фабулы». Браво!линиках и домах престарелых, где Энни трудилась...

Но «Мизери» — это пример достаточно стандартный. Симптоматикой маньяка у Кинга страдают много персонажей. Здесь и Джордж Старк из «Темной половины», и Эндрю Ллойд вкупе с Малышом из «Противостояния», и Фрэнк Додд из «Мертвой зоны» (последний является просто классическим случаем, хоть сейчас в учебник). Можно упомянуть известный рассказ «Мартовский выползень», непременно следует вспомнить замечательную историю о формировании психологии маньяка в повести «Лучший ученик», ну и, разумеется, «Зеленую милю», где Кинг превзошел сам себя, сумев ввести в текст одновременно двух маньяков — состоявшегося (Бешеный Вилли) и начинающего (охранник тюрьмы Перси). Если кому интересно, посмотрите фильм — с психологической точки зрения сделано великолепно. Вскользь о маньяке упомянуто и в «Побеге из Шоушенка» — тот самый человек, прикончивший жену главного героя. И вновь стандартное одержимство. Цитирую: «Я не позволю, чтобы на меня гадили!» Он и не позволял, устраняя тех, кто «гадит».

Стивен Кинг, на мой взгляд, мог бы сделать карьеру прекрасного психиатра или судебного психолога, но сделал карьеру писателя. Вдобавок жанр «ужас в обыденном» позволяет ему работать с персонажами так, как заблагорассудится, чего совсем нельзя сказать о fantasy. Сейчас мы перейдем к небольшому разделу, в котором выясним — почему же на страницах любимой нами литературы появляются Ганнибалы  Лектеры, и почему нам интересно про них читать.

 

2. Милая нашему сердцу сублимация

 

Я не открою Америки, если скажу, что по роману, который держишь в руках, можно составить мнение о психологии и психотипе автора книги. Хотя бы несколько примеров. Придется покуситься на святое и затронуть классика — Роберта Говарда и его Конана.

Фраза, ставшая классической: «Конан был всем тем, чем не мог быть Говард». Это в буквальном смысле история доктора Джекила и мистера Хайда или, в современном варианте, Джека и Тайлера Дердена из самого громыхнувшего фильма последнего года, «Бойцовского клуба». Лучше, чем Анджей Сапковский, о Конане и Говарде никто не сказал, поэтому я процитирую нашего уважаемого пана:

«Рассказы о подобных героях, служат чтивом исключительно для импотентных слабаков, неудачников, вагинофобов, робких в жизненных обстоятельствах пердунов, которые любят идентифицировать себя с героями семифутового роста, пробивающими путь мечом сквозь толпу неприятелей на алебастровых ступенях полуразрушенного храма с весьма скупо одетой красоткой, свисающей со свободного плеча...»

Увы, он прав. Термин «сублимация», порожденный папашей Фрейдом, вполне применим и к литературе. Говард хотел быть Конаном: так выглядеть, так разговаривать, так пить, так трахаться... Так жить, короче. Он подсознательно выбрасывал на бумагу все свои мечты и стремления. И Говард здесь не одинок. Я большой степенью уверенности могу определить по тексту романа, какой сексуальной и социальной направленностью обладает автор. Если Бушков — воинствующий гетеросексуал и вообще «правильный мужик» с определенной тягой к нимфоманствующим блондинкам и молоденьким девочкам (вспомним Мару), то, соответственно, таков же и его персонаж — лорд Сварог. Мерседес Лэки — американская писательница — убеждена, что весь мир окружен мужиками, только и жаждущими кого-нибудь изнасиловать, и вообще из мужчин ей более симпатичны голубые, поскольку ни ей, ни ее персонажам-девицам они не могут причинить никакого вреда. О Марии Семеновой и несчастном Волкодаве я упомяну отдельно, ниже. У Сапковского, как правило, у героев с ориентацией все нормально и, кстати, пан в своих текстах сублимирует меньше всего. Наверное, потому, что у него все в порядке с личной жизнью. А вот у многоликого Майкла Мэнсона с личной жизнью такие проблемы, что страшно становится за его героев. Надорвутся, бедные. Отдельная повесть Мэнсона была посвящена тому, как невезучий герой был вынужден за ночь обслужить двадцать готовых на все девиц. Для Дэна Симмонса в «Гиперионе» образец мужчины — полковник Кассад, успевающий и повоевать, и потрахаться, да и сами главные герои не выходят за рамки приличий в сексе.

Уж не буду упоминать имена, чтобы не смущать публику, однако в современной fantasy — фантастике, что отечественной, что буржуйской, более чем хватает подсознательных и лесбийских, и голубых мотивов, каковые, впрочем, исключительно безобидны, ибо убежденный гей никогда не станет маньяком, по причине психологической пассивности, чего, кстати, не скажешь про активных лесбиянок — здесь целая кладезь потенциальных маньяков. А вот здесь я вынужден снова процитировать Сапковского и в частности его пассаж в сторону писателя Джона Нормана:

«В смысле сублимации все рекорды бьёт Джон Норман. От его цикла «Гор» несет чудовищными и постоянными комплексами и проблемами, с которыми автор должен немедленно бежать к сексологу, прежде чем они не перейдут в маниакальное состояние и Норман, оставив писательское поприще, не начнет карьеру серийного маньяка. Правда, и в других рассказах и романах стиля «фэнтези» герои тоже бывают мужественны по определению Кинга. Свою архетипичную мужественность они проявляют, ясное дело, разбивая противникам башки и без труда покоряя всех встреченных женщин, за исключением тех, кто сбежал на самую верхушку дерева. Правда, у этих героев имеются и другие занятия — они спасают от уничтожения миры и царства, ищут магические артефакты, убивают драконов. У Джона Нормана же герои только и делают, что насилуют. А женщина у Джона Нормана перед изнасилованием должна быть связана, закована в цепи, исхлестана и клеймлена раскаленным железом. Клинический случай вагинальных фобий, усугубленный комплексом неудачника, боящегося подойти к женщине, у которой не связаны руки и которая может решительно противостоять всем предложениям...»

К огорчению большинства писателей, я могу лишь сказать, что полностью устранить сублимацию и свои подсознательные сексуальные мечтания практически никому не удается. Очень редко кто может спрятаться за своими героями, а значит, каждый литератор обязан хотя бы минимально следить за тем, что изливается на страницы его романа... Иначе неправильно поймут, хотелось бы спросить? Нам нравится выхолощенная литература? Правильно, нет, не нравится. И автор должен следить не за своими сексуальными экзерсисами, а за тем, чтобы книга не была полна его темной половиной, которую невозможно реализовать в жизни, но так просто воскресить в романе.

У каждого из нас в голове существует черный чулан, в который не допускаются ни родственники, ни самые близкие друзья, ни исповедник. И в этом чулане практически у каждого хранится его темная половина. Вопрос в том, насколько часто мы открываем замок и позволяем темной половине владеть над нашей психикой. У абсолютного большинства людей чулан заперт всю жизнь, и мы лишь изредка заглядываем внутрь через глазок на двери. Но некоторые плюют на солнечный свет, пение соловьев и киоски с кока-колой, забираются в чулан и остаются там жить навсегда, становясь единым целым с темной половиной.

Когда же такой человек становится писателем, строки диктует не он, а как раз существо из запертой комнаты.

И точно так же я огорчу читателей  — в потакание темной половине мы читаем про то, как размазываются мозги по стенке, или (снова Сапковский!), как «хлынула кровь и потек костный мозг». И, даже, иногда, получаем удовольствие. Хотя бы потому, что этого удовольствия жаждет темная половина, признаться в существовании которой мы не в силах даже самим себе.

Ну, что, прав был папаша Фрейд?

 

3. Вышел киллер из чулана...

 

Я уж не знаю, из какой темной комнаты вышел персонаж, о котором речь пойдет ниже, однако эта комната распахнулась на всю страну миллионным тиражом... Мне тяжело снова приниматься за вскрытие изувеченного трупа Волкодава, но придется.

Для начала надо сказать, что в мире fantasy приоритеты меняются и в большинстве литературных Вселенных человеческая жизнь стоит очень мало. Там, где жизнь стоит дорого, психов и маньяков не бывает. Вспомним Толкина с «Властелином» и Урсулу Ле Гуин с Земноморьем. Пожалуй, это два единственных автора, умудрившихся оставить секс и гиперболизированную сексуальную психологию за кадром, хотя леди Урсула и перетащила в свои романы личные пристрастия, сумев сделать это аккуратно и ненавязчиво. Да, феминизм, да, превосходство женщины, но, по крайней мере, в Земноморье объясняется, почему и зачем в данном мире присутствует феминизм. Хотя бы потому, что мужики — даже самые лучшие из них — если и решают проблему, то решают неправильно.

Но вернемся к трупу Волкодава. Пусть и говорят, что о мертвых — либо хорошо, либо ничего, но не обратить внимания на эту литературную патологию я не могу.

Бедняжка Волкодав — конгломерат всех возможных и невозможных комплексов, страхов, фобий и маний. От карьеры Джека-Потрошителя Волкодава отделяет всего один шаг. Увы, но я обязан наехать на автора — неужели автор не понимал, что выпускает на свет чудовище? Чудовище еще не оформившееся, не уяснившее, что от проблем можно избавиться простым способом — убирать, цитируя Кинга, «тех, кто на него гадит»?

Короткий психологический портрет Волкодава таков...

Я еще в прошлом году говорил, что Волкодав борется с частными, бытовыми проявлениями зла. Он помешан на своих понятиях о правде и чести, причем именно на своих, весьма отличных от мнения других людей. Причем эти правила меньше всего ассоциируются с правдой-законом рода Серых Псов и по тексту становится ясно, что он лишь установил их сам для себя. Вот она, первая ступенька на лестнице, которую венчает Жиль де Рец. Установленные правила для себя, а если остальные под эти правила не подходят — им будет плохо. Именем богини да правит миром любовь, только любовь эта какая-то странная...

Второе. Комплекс Человека Обиженного. Кто его знает, чего там было с Волкодавом, когда он сидел на рудниках и хлебал баланду, но, судя по возрасту (13 — 20 лет) его номер там был шестнадцатый и тут вновь можно вспомнить фрейдистскую теорию: жопа стряслась еще в детстве. Не постесняюсь поёрничать — а с чего это Волкодав так ненавидит насильников? Помните ведь разбодяженную на сорок страниц историю про эльфийку и семерых разбойников из второго тома? Не знаю, кому как, но для меня вывод очевиден — у Волкодава имелись веские основания отомстить указанным разбойникам за указанную эльфийку. Я не спорю, таких уродов надо повоспитывать и дать мечом по башке, однако не могу понять — почему во всей этой сцене скользит какая-то фальшь и ханжество? Нехорошо прибегать к козырному тузу и сравнивать Божий дар с яичницей, но старина Конан просто надавал бы по мозгам насильникам, оттащил эльфийку домой в местный Лориен, потом бы плюнул на все и пошел дальше, не терзаясь двадцатистраничными размышлениями о своей правоте или неправоте. Мало того, Волкодав усиленно ставит себя на место пострадавшей эльфийки — а это уже диагноз...

Волкодав не видит, не хочет и не может видеть гармонии обычного человеческого мира, каковая состоит не только из его собственных переживаний, прошлых обид и привитых с юности традиций и воззрений. Вселенная куда богаче мыслей и чувств одного отдельно взятого человека, ибо жизнь — это радость. Радоваться он не умеет. Он живет в своем угрюмом мирке, где почти каждый — враг. В зримом мире он не нашел себе места и никогда не найдет, слишком привязан к идеализированной фантазии. Вот и вторая ступенька. А лестница Жиля де Реца коротка.

Третье. Комплекс мести. Волкодав выплескивает в мир свою энергию обиды. Обиды, укоренившейся с детства. Обиды, которая сидит в нем настолько глубоко, что выкорчевать ее не представляется никакой возможности. Причиняя добро и пафосно наказывая мелкого подлеца, он мстит за свою обиду другим людям, которые, нет сомнения, отнюдь не святые. Они просто напоминают ему о прошлом. И подчеркивают ржавую мерзость настоящего. Его так называемое «добро» является только лишь собственной местью. Местью непонятно кому, непонятно за что. Впрочем, нет. Волкодав знал, кому мстить, и отомстил — вспомним Людоеда, причем автор в данном случае обыграл расхожий афоризм «Волкодав прав, а людоед — нет». Но затем Герой решил, что месть должна продолжаться. Должна пасть на других людей, которые, по его мнению, были «плохими». Заметим еще раз и выделим эти слова жирно — по его мнению. Месть за прошлое — третья ступенька лестницы. Жиль де Рец начинает улыбаться и ожидать прибытия нового коллеги.

Четвертое. Уже упомянутый «свой мир». Волкодав постоянно пытается подстроить остальных людей под свое мировоззрение, и те, разумеется, туда не вписываются, отчего получают от Волкодава либо кулаком, либо мечом. Практически никто не укладывается в лелеемую им мечту (в который раз замечаю, мечту не детскую, а сформировавшуюся на каторжных рудниках. Патологическая обстановка, каковой является любая тюрьма, порождает патологические желания). А это порождает только неприятие, агрессию, новую обиду и новое разочарование. Следовательно, «личный мирок» Волкодава изначально патологичен и способен воспроизводить только патологию. А во что она обычно выливается — знает Жиль де Рец, уже протянувший руку к нашему герою, перешедшему на четвертую ступеньку.

Пятое. Тотальная сексуальная неполноценность героя. Хорошо, автор создал выхолщенную книжку, данная область физиологии словно и не существует, как у евнуха (хотя даже у евнухов обязаны быть определенные сексуальные мечтания, только потому, что организм продолжает вырабатывать гормоны с помощью вспомогательных желез внутренней секреции). Через весь роман аршинными буквами проходит мысль: «Секс — это очень и очень плохо! Секс — это очень страшно и грязно! Мужчины могут быть только двух видов — Волкодав и Все Остальные, то есть сексуально озабоченные насильники!» Даже Эврих, ближайший спутник Волкодава, в «материнском романе» сексуально депрессивен, хотя в одном из продолжений авторства Павла Молитвина этому вспомогательному герою было позволено наконец-то слегка расслабиться.

Давайте не будем рассказывать сказки о том, что двадцатипятилетний мужчина, каковым Волкодав и является, может полностью игнорировать данную сферу жизни и физиологии. Это невозможно чисто из-за строения организма. Куда деваются его гормоны, кто-нибудь может ответить? Правильно, из этих молекул строится пятая ступенька. А на шестой стоит Жиль де Рец. Добро пожаловать, Волкодав, сын Серых Псов, в нашу теплую компанию! Кстати, сегодня мы приглашены на ужин к Ганнибалу Лектеру.

На шестую ступеньку Волкодав пока не взошел — волею автора.

Теперь я хочу отбросить в сторону романтику, вытереть слезы и сопли, стекающие со страниц, и рассудить логически — а чем бы закончил Волкодав в реальной жизни, если его психологический портрет действительно таков, как описан у Марии Семеновой?

Плюсуем все пять перечисленных ступенек:

 

1.       Личные правила, установленные для себя, и попытка подстраивать весь окружающий мир под данные правила.

2.       Свой, особый и очень угрюмый внутренний мирок, не принимающий людей,  которые не могут войти в этот мирок из-за личных качеств, расходящихся с качествами и стремлениями героя.

3.       Обида.

4.       Месть.

5.       Сексуальная неполноценность.

 

 Разочарую поклонников Волкодава — однажды он сорвется, выплеснет все эти чувства, получит сексуальное удовлетворение и поймет, что впредь, для восстановления психического равновесия, он сможет ликвидировать срывы только подобным образом.

Если кто-нибудь хочет узнать, каков будет этот срыв, отсылаю к уголовному делу Чикатило. А срывы будут часты, ибо герой захочет постоянно получать свой катарсис.

Цитирую непосредственно автора — «Нажил полную бороду седины, а по-прежнему срываешься, как мальчишка…». Это собственная мысль Волкодава после того, как он в очередной раз едва кого-то не убил — встреченный человек герою просто не понравился. Герой стоит на самой-самой грани...

Вывод прост, хотя и нелицеприятен: Волкодав — готовый серийный маньяк со всеми комплексами и психологией массового убийцы. Могу предположить, что Волкодав будет убивать, скорее всего, молодых мужчин, ибо, по ощущению внутреннего мира героя, у него психология обиженной погаными мужиками женщины и своя навязчивая идея — благочиние в его, волкодавьем, понимании, каковое благочиние разрушают сексуально озабоченные подонки, которыми являются все прочие. А чтобы такие мерзавцы не плодились — их надо... 

А с виду — такой честный и добрый. Успокою: они все такие. С виду.

 

* * *

 

Тем, кто желает убедиться в моей правоте, советую, заодно держа под рукой учебник по судебной психиатрии, перечитать «Волкодав-2: Право на поединок», страницы с 31 по 79,. Это не литература, а литературно изложенная история болезни...

К сожалению из-за регламента и недостатка времени я не стану сейчас подробно рассматривать еще нескольких персонажей разных авторов, которые подробно проработаны с точки зрения психологии, а сразу перейду к финальной части.

 

4. Мы окружены монстрами!

 

Я могу привести довольно много имен авторов fantasy и фантастики, в романах которых действуют рассматриваемые нами типажи. Стивен Кинг, Макс Фрай, Герберт, Асприн, Донахью, Нортон, Желязны — имя им легион. Да тот же любимый нами Сапковский: давайте вспомним целую шайку психов, работавших под командованием Вильгефорца. Самый яркий здесь, бесспорно Бонарт — типичный маньяк-садист, ошалевший от безнаказанности. Да и Вильгефорц под сомнением... Глен Кук тоже расстарался: и в «Приключениях Гаррета», и в «Черном Отряде» встречаются весьма интересные субъекты. Достаточно вспомнить Хромого — одного из десяти Взятых. Просто клинический случай. Хромого вполне можно подселить в камеру Балтиморского госпиталя, соседом к доктору Лектеру, а с ним, возможно и Душелова, ибо эта дамочка тоже страдает схожей симптоматикой.

Вопрос один: мы тут сталкиваемся с проявлениями той самой темной половины или просто интересом авторов и читателей к этой теме? Разумеется, наличие в тексте романа психа с кривым ножом за пазухой способно оживить сюжет и по контрасту с «плохим парнем» показать, какие хорошие все остальные. На мой взгляд от подобных антитез свободен лишь Глен Кук в «Черном Отряде» — там нет ни Темных ни Светлых, все одинаково хороши. И сторона Госпожи и сторона Белой Розы творят во время войны бесчинства достойные друг друга, и только сам Отряд стоит выше, отговариваясь тем, что они «выполняют контракт». И вообще, у меня такое чувство, что для Кука все зло Госпожи состоит только в том, что она заставляет всех ходить строем, а не привержена лучезарным принципам так называемой «западной демократии». Хотя что-то такую демократию я не встречал ни в одном романе fantasy, кроме устройства Шира во «Властелине». Однако Черному Отряду приходится противостоять тому злу, которое несут в себе определенные люди, и на первом месте — свихнувшийся Хромой.

Попробую ответить на вышепоставленный вопрос — кто виноват: сублимация, темная половина, или просто ребяческий интерес к страшному и щекочущему нервы? Да, отчасти и то и другое и третье. Но прежде всего, и я не устаю долбить это второй год подряд и полностью поддерживать пана Анджея: виновно тотальное отсутствие привычки к архетипу fantasy да и полное отсутствие национального сказочного архетипа.

Вспомним наши родные русские сказки, и никто лучше не сказал о них, чем Иван Бунин: «Доброта неописанная! Историю почитаешь – волосы дыбом встанут: брат на брата, сват на свата, сын на отца, вероломство да убийство, убийство да вероломство. Былины — тоже одно удовольствие: «распорол ему груди белые», «выпускал черева на землю», Илья Муромец, так тот своей собственной родной дочери «ступил на леву ногу, да подернул за праву ногу». А песни и сказки? Свекор — лютый да придирчивый, сидит на палате ровно кобель на канате, свекровь опять-таки лютая, сидит на печи ровно сука на цепи, золовки непременно «псовки да кляузницы», деверья — «злые насмешники», муж — либо дурак либо пьяница, ему «свекор-батюшка» велит жену больней бить, шкуру до пят спускать; невестушка этому самому батюшке «полы мыла — во щи вылила, порог скребла — пирог спекла. К муженьку же обращается с такой речью: «Встань постылый, пробудися, вот тебе помои умойся, вот тебе онучи, утрися»...

Комментарии, полагаю, излишни.

По-видимому, в фэнтези мы ищем возможность сбежать в приключение, в quest, в солидарность и дружбу геройской дружины? Нас привлекают благородство и правота героев, непобедимые атрибуты, противостоящие Злу? Мы хотим мечтать, что в борьбе за справедливость побеждает не бицепс, не кулак и не холодная сталь, но благородство, терпимость и умение прощать? Разве поведение Фродо по отношению к побежденному Саруману помещается в категориях какого-нибудь национального архетипа? Нет, не помещается. Мы привыкли к другим мифам, начиная от приснопамятного Ильи Муромца, разрывающего дочерей напополам, до Зои Космодемьянской, о которой мы знаем только то, что эсэсовцы тушили о нее сигареты. А еще Иван Грозный (или Петр Первый) убивающий своего сына. Потому-то и фэнтези мы такую любим. Волкодав — законченный псих, борющийся за известную ему одному справедливость. Энни Уилкз, отрезающая ногу знаменитому писателю. Меч, вонзенный по самую рукоять. Вываливающиеся на землю черева. Вильгефорц, ставящий прелюбопытные генетические эксперименты.

Вспомню досточтимого Бориса Стругацкого и процитирую — «fantasy» это не жанр! Вот как, да? Другие знатоки определяют fantasy как жанр прежде всего «развлекательный», по-видимому, чтобы отличить от научной фантастики, которая, подозреваю, по мнению мэтров-фантастов, развлекательной не является и потому стоит выше. Имеется такая вот fantasy, согласно утверждают научные фантасты, жанр, любители которого «требуют несложной, зато кровавой фабулы». Браво! Цитирую Сапковского: «Мне дико нравятся великолепные сцены насилия над девушками у Т. Уайта. Я тащусь от кровавой и примитивной фабулески «Томаса Ковенанта» или там «Туманов Авалона». У меня горят уши, когда я читаю описание полового акта в исполнении Йовин и Арагорна. А как меня возбуждают сцены пыток у Ле Гуин! А уж если вспоминать серийного маньяка Боромира...»

На тему нашего отечественного fantasy могу привести один-единственный анекдот посвященный Нике Перумову и небезызвестному «Кольцу Тьмы», отлично отражающий смысл современного российского fantasy:

«Пленник задрожал всем телом, но не вымолвил ни слова.

— Сейчас заговорит! – процедил сквозь зубы Торин. — Выйди, брат хоббит! А ты, Малыш, включай утюг!»

Вот такие вот сорок утюгов на книжной полке... Увы, наша и большинство западной fantasy — это нескоординированные и слабо лепящиеся одна к другой картинки, от которых пышет увлеченностью физическим насилием и сексом, причем оба эти увлечения понимаются и описываются совершенно инфантильно. Но, поскольку нацелены они в инфантильного читателя, то находят одобрение и популярность. И автор, и читатель проживают в данной экологической нише в сытом симбиозе. Отсюда и волкодавы, каковыми мы восхищаемся, вместо того, чтобы подумать и отправить такие книги куда положено — в будку в окошечком-сердечком на двери. Отсюда наше неумение думать над книгой и понимать, что большая часть предлагаемой издателями и оптовиками литературы — хлам, написанный существом из черной комнаты.

Fantasy для читателей, которым достаточно мечтаний о том, чтобы садануть собеседника по голове или там по почкам, посадить его на кол или на копье, мечтаний о том, чтобы войти в избранницу и трепыхать на ней самим собой долго и ничего вокруг не замечая, в то время как избранница воет от наслаждения и раздирает спину ногтями. Fantasy в котором предпочтение отдается не Геду Спарроухоуку или Фродо, а  Бонарту и Хромому. Fantasy для тех, для которых бегство именно в такую, а не другую мечту позволяет почувствовать себя лучше.

Может, стоит прекратить потакать своей темной половине? И задуматься на тем, куда идет наша литература...

 

 
TopList